ПРАВО И ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО

В.А. СЕМЕУСОВ

зав. кафедрой предпринимательского права, доктор юридических наук,профессор

о ПРАКТИКЕ КАК КРИТЕРИИ ИСТИНЫ В ПРАВОВЕДЕНИИ

На состоявшемся 30 ноября 2004 г. Всероссийском съезде судей обсуждалась проблема гарантий их независимости. Было отмечено, что проблема эта старая, но до сих пор злободневная. Председатель Высшего арбитражного суда РФ В.Ф. Яковлев, например, заявил: «Мы ощущаем криминальную атаку не только со стороны бизнеса, но и со стороны власти, которая срослась с бизнесом», — этой фразой глава арбитража сорвал аплодисменты судей, которые тем самым подтвердили, что дело обстоит именно таким образом1. Между тем председатель Конституционного суда Российской Федерации В.В. Зорькин счел своим долгом известить присутствующих на совещании судей, что «наше государство зависит от олигархических группировок, которые используют его в корыстных интересах». «Отчасти это до сих пор так, — с нажимом произнес Путин, глядя в притихший зал, — мы боремся и должны будем бороться, сделаем все, что от нас зависит, вместе с судебной системой»2. Итак, тезис, что «сама власть зависит от олигархических групп», нашел подтверждение у Президента Российской Федерации.

В обращении Президента России Владимира Путина к гражданам страны сказано: «Мы позволили коррупции поразить судебную и правоохранительную сферы»3. В статье «Пчелы против меда» обозреватель Семен Новопрудский утверждает: «Только в России мог появиться анекдот про арбитражный суд, когда одна фирма дает судье взятку в 200 тысяч долларов, другая — в 220 тысяч, судья возвращает второй фирме 20 тысяч и гордо говорит: «Я буду судить честно!»»4.

Поскольку судьи не являются типичными героями русских анекдотов, то сразу можно заподозрить иностранное происхождение данного анекдота. Так оно и оказалось. Приведем его в том виде, в каком он вошел в сборник лучших американских анекдотов, опубликованный в Миннеаполисе в 2001 г.: «Судья перед началом заседания говорит адвокатам противоборствующих сторон: «Господа! Вы оба

дали мне взятки. Вы, господин Леон, дали мне 15 тысяч долларов. А вы, господин Кампос, 10 тысяч». Судья порылся в карманах, достал чек на 5 тысяч, вручил его господину Леону и сказал: «Ну все, теперь можно судить по закону!»» Многим кажется, что Россия во всех отношениях уникальная страна — как в достижениях, так и в том, что никак не может быть предметом гордости. То ли к счастью, то ли к сожалению, но мы далеко не уникальны.

В России последних лет происходило разрушение не только правоохранительных органов и судебной системы, но и самого правосознания. Так, сейчас появилась «кабинетная законность»: судьба того или иного предприятия решается в высоких чиновничьих кабинетах, а в судебном кабинете случается, что по одному и тому же предмету экономического спора один судья может вынести одно решение, другой — прямо противоположное, происходит раздвоение личности и разума.

Нельзя не согласиться с критикой разъяснений высших судебных инстанций, страдающих алогичностью и пытающихся объяснить необъяснимое, а именно: отчего, например, в одних случаях цена в договоре купли-продажи признается его существенным условием, в других — нет. А между тем все договоры купли-продажи опосредуют один и тот же экономический процесс обмена товара на деньги.

Проталкивается идея приоритета полезности, целесообразности. Логика такова: если при решении хозяйственного конфликта игнорируется закон как устаревший по некоторым коммерческим соображениям, то это будет полезней, целесообразней для компании, фирмы, корпорации. Однако правосудие должно опираться только на закон. Оно руководствуется лишь вопросом, почему (но не зачем) это случилось.

Общепризнанно, что отрицательный результат — тоже результат. Как отрицательный, так и положительный результат применения закона в хозяйственной и судебной практике с научно-исследовательской точки зрения важен и полезен. Но разве может опыт коррумпиро-

© ВА. Семеусов, 2005

В.А. СЕМЕУСОВ

ванной судебной практики служить объективным доказательством того, что изложенные в законе идеи правильные или неправильные? Как в такой ситуации можно утверждать, что судебная практика есть критерий истины? Представляется, что постановка таких вопросов оправдана сегодня. И не только сегодня.

Известны труды русского ученого-право-веда Т.М. Яблочкова, который неоднократно выступал противником подчинения юриспруденции сложившимся стереотипам судебной практики. Он отстаивал право ученого на ведение научного спора по любому животрепещущему вопросу, невзирая на то что судебная практика твердо определила по нему позицию. Т.М. Яблочков отмечал, что высокими судебными сановниками подчас возводятся на пьедестал не запросы жизни, не требования справедливости, а чисто чиновничий шаблон, бездушный формализм. Подчинение научной мысли подобным шаблонам, утверждал ученый, «есть могила всякому профессору, а следовательно, и науке права»5. Прав был, на наш взгляд, русский правовед.

Действительно, теория должна брать явление шире, смотреть глубже, видеть то, что «дьяволом скрыто». Иными словами, теоретический уровень и практическая значимость научных правовых разработок определяются возможностью прогнозирования. Это означает, что, будучи продуктом юридического мышления, выводы и рекомендации правоведов опережают практику. Речь идет о переосмыслении существующих в данное время практических взглядов, представлений. Для этого, помимо всего прочего, нужно избегать узконормативной трактовки права, т.е. простой регистрации фактов и применения всего лишь различных способов толкования текстов правовых актов. Именно глубокий научный анализ практики применения законодательства, например действующего уголовного и уголовно-процессуального законодательства, показал необходимость изменить и обновить это законодательство, чтобы оно было более реалистичным и отвечающим нуждам практики борьбы с преступностью6.

Порой к числу критических относят замечание о том, что в тексте диссертационного исследования не излагается содержание конкретных нормативных актов. Замечают, к примеру, что нет ссылок на инструкцию по судебному делопроизводству в российском суде, утвержденную приказом генерального директора судебного департамента при Верховном

суде Российской Федерации. Или, например, сетуют по поводу того, что постановлением Федеральной службы по экологическому, технологическому и атомному надзору 4 октября 2004 г. утверждены правила безопасности при обращении с радиоактивными отходами атомных станций, но об этом ничего не сказано в диссертации. Однако разве не ясно, что изложение текстов даже не законов, а производных от них нормативных актов препятствует теоретическому углублению юридической науки. В самом деле, возможно сползание с вершины научных обобщений и абстракций, идей и гипотез к элементарному комментарию отдельных правовых актов под грифом «практический комментарий для служебного пользования». Это одно соображение.

Далее. Конечно, положим, должно быть изучено законодательство о всех видах договоров купли-продажи в трактовке ГК РФ (а это по объему такое законодательство, что автору впору вспомнить афоризм К. Пруткова: «Нельзя объять необъятное»), чтобы составить системное представление о его структуре, критериях и принципах построения. Но если при этом будет выявлена необходимость кардинального изменения действующего законодательства о договоре поставки как одного из видов купли-продажи и намечены перспективы его совершения, то как в подтверждение этой теории ссылаться на правовые акты, которые, по мнению автора теоретического исследования, должны быть отменены, и потому для него они не существуют, так как не «вписываются» в его концепцию? Наверное, с помощью концептуальных (методологических) средств можно установить истину. Позитивная, прогностическая, аналитическая функция науки осуществляется через критику. Критическая сторона, положим, диссертации по правоведению имеет и принципиальное методологическое значение, так как диалектика, как говорил К. Маркс, «ни перед чем не преклоняется и по самому существу своему критичная и револю-ционная»7. Поэтому возможно, что интерпретация некоторых экономико-правовых и иных явлений существенно отличается, например, от традиционного учения о сделках, договорах.

Известен постулат: практика — критерий истины. Очевидно, он прежде всего касается практики хозяйствования, предпринимательства, коль скоро речь идет о науке гражданского хозяйственного права. Видимо, не подлежит сомнению, что совершенно необходи-

Известия ИГЭА 2005. № 3-4 (44-45)

ПРАВО И ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО

мо изучение хозяйственной практики, чтобы составить представление об эффективности действующего законодательства. Однако почти непреодолимые трудности испытывает ныне правовед, пытающийся узнать, как, на каких правовых началах хозяйствует та или иная коммерческая организация, холдинг, корпорация, ибо многое для посторонних лиц скрыто под ширмой «коммерческой банковской тайны», нет обещанной «прозрачности». Разумеется, нужен комплексный экономико-правовой подход к решению вопросов, обусловленных потребностями хозяйственной практики. Но, следует заметить, не сегодняшней криминальной практикой предпринимательства, а цивилизованного хозяйствования. Ведь бытует мнение, что Россия — страна с разрушенной экономикой, где всем правит криминал или, что то же самое, коррумпированное чиновничество. Одним словом, необходим анализ опыта хозяйственной предпринимательской деятельности, дабы отделить в нем зерна от плевел, сопоставить с хозяйственным опытом других стран или Советского Союза, что весьма затруднительно в наше время.

Как часто в наши дни утверждается, что есть некие юристы-практики… Неужто есть? Впрочем, действительно, встречаются юристы, практикующие или специализирующиеся в правильном оформлении таможенных документов клиентов таможни.

Стало уже общим местом многих публикаций в прессе о существовании практикующих юристов, обслуживающих бизнес и (или) криминальный мир, что, однако, зачастую трудно различить. Такие юристы, как ныне принято говорить в российских СМИ, «поступают круто». Речь идет о том, что в психологии называется «эмоциональная холодность», а в нынешней России именуется «беспредел». Типичный случай. В последнее время клиенты, обращающиеся в адвокатскую контору, часто спрашивают, как им найти «крутого» адвоката. На вопрос, что они вкладывают в это понятие, они поясняют: это тот, у кого все «схвачено» в суде, милиции и прокуратуре и кто может «отмазать» от тюрьмы любого. «Крутизна» адвоката воспринимается как высшая степень профессионализма.

Многие подсудимые искренне убеждены, что состязательность сторон в процессе, аргументы защиты и обвинения, ходатайства сторон — все это мишура для отвода глаз. А решение судья выносит в зависимости от того, сколько ему «занесет» адвокат8.

Как и раньше, ныне ценятся в определенном смысле знатоки различных инструкций. Например, знатоки инструкции о совершении таможенных операций при декларировании товаров в электронной форме. И это правоведы? Можно ли их так назвать, имея в виду узкий прагматичный, почти механический круг их знаний? Вряд ли, но это особый вопрос.

А сейчас о другом. Если существуют юристы-практики, то, значит, в противоположность им должны быть юристы-теоретики. Да, есть юристы-практики по определению. Это — юрисконсульты, к примеру. А есть «кабинетные» ученые, напрочь отвлеченные от практики, реальной жизни. Их отнюдь нельзя ставить в один ряд с учеными, обладающими феноменальным абстрактным мышлением, они видят «живую» действительность, будучи к ней сопричастны, через призму принципов и категорий права.

В XXI в. объективный и закономерный процесс значительного расширения сферы действия публичного права очевиден. Как правильно полагают современные правоведы, «отношения, выражающие публичные интересы, изначально должны быть признаны превалирующими над частными в том смысле, что они служат критерием для установления пределов реализации частных интересов, а тем самым и критерием их законности»9. Можно добавить, что противостояние, а также крайние, заведомо отрицательные, а потому ложные оценки соотношения публичного и частного права вредны для построения эффективно действующей правовой системы.

И смелостью, граничащей с безрассудством во времена буржуазного конформизма и в смутное время приспособленчества, должны обладать те ученые, которые утверждают идеал справедливого мира гармонии интересов общества, государства и частных интересов индивида. О таких уче-ных-правоведах, например, как В.В. Лаптев в России или В.К. Мамутов в Украине, можно сказать: это удивительные, воистину ученые мужи, мощные, как глыба, доказавшие, что наука — дело не мальчиков, но настоящих мужчин. Как кстати слова А.И. Герцена: «Частная жизнь, не знающая ничего за порогом своего дома, как бы она ни устроилась, бедна… Таким хрупким счастьем человек не может быть счастлив».

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

Увы, есть в России юристы, умеющие только рассуждать на отвлеченные темы, обсуждать проблемы по преимуществу абс-

Известия ИГЭА 2005. № 3-4 (44-45)

Ю.Г. ПЛЕСОВСКИХ

трактные и обезличенные, а не решать практические задачи. Они занимаются поисками красивых юридических формулировок, ведут заумные речи, а на конкретные вопросы о законности, правомерности поступков или сделок отвечают крайне невразумительно. Все очень умно, красиво и, как ныне принято среди «демократов» говорить, корректно, но смущает то, что нарушается элементарное требование закона логики: вывод не соответствует посылкам. Число логических несуразиц велико, поэтому трудно дискутировать, трудно искать истину. Вспоминается изречение Конфуция: «Трудно искать черную кошку в темной комнате, особенно если ее там нет».

Многие преподаватели предпочитают выполнять заказы фирм по оказанию юридических услуг, нежели уделять достаточное внимание образовательному процессу. И порой их трудно в этом упрекнуть, если речь идет, как теперь модно говорить, о выживании. Но все-таки преподавателю важно помнить о своей миссии, его предназначение определено еще великим русским поэтом Н.А. Некрасовым: «Сейте разумное, доброе, вечное.» Поступать вопреки этому — недопустимо, безнравственно. Миссия учителя права несет обществу неоценимую пользу, ибо он выводит своих питомцев, способных писать мудрые законы и правильно их применять, на путь, который может изменить мир к лучшему. Преподавание права сопряжено с громадными затратами времени на познание сего предмета и изложение его в доступной для понимания, великолепной форме. Подлинная лекция или семинар синтезируют знание теории права, закона и практики его применения. Именно поэтому настоящий преподаватель права — профессионал высокого класса.

Как справедливо замечено, «»юридический профессионализм» не терпит однобокости: мыслящий юрист — это всегда

теоретик и практик одновременно»10. Опыт профессиональных юристов бесценен в новых экономических условиях. Профессиональный опыт — это, по сути, многопрофильный университет, который позволяет системно анализировать возникающие проблемы и находить оптимальные варианты правовых методов и способов их решения. Каждый воистину профессиональный юрист, т.е. высококлассный специалист, несомненно, талантливый человек. Или человек, которого поцеловал Бог. Может ли он в определенные суждения об экономике и праве, нравственности и морали не привносить никакой политической или личной эмоциональной окраски? Ответ, чего лукавить, не вызывает сомнений. Например, о кулинарии можно писать без политики. И кулинар может глубоко не интересоваться политикой. А вот профессиональный юрист не может не быть политиком. При этом необходимо сказать: у него есть рациональный научный взгляд на явление.

примечания

1 Известия. 2004. 2 дек.

2 Российская газета. 2004. 2 дек.

3 Известия. 2004. 7 сент.

4 Там же. 2004. 14 янв.

6 См., напр.: Ляхов В. Новые изменения УПК РФ отражают потребности практики // Российская юстиция. 2004. № 1. С. 17.

7 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 23. С. 22.

8 Ожбакова О. «Крутой» адвокат не может быть профессионалом // Известия. 2004. 5 марта.

9 Кошелев Д.А. Баланс публичных и частных интересов — ориентир реформирования правовой системы России // Правовая система России: актуальные проблемы совершенствования. Самара, 2003. С. 109.

10 Дудырев Ф. Подготовка судей в российских университетах XIX века / / Российская юстиция. 2003. № 9. С. 77.

Ю.Г. ПЛЕСОВСКИХ

зав. кафедрой уголовного процесса и криминалистики Хабаровской государственной академии экономики и права, кандидат юридических наук, доцент

судебно-экспертное исследование: методология, методика, метод

Понятие «методология» в отличие от понятий «методика» и «метод» сегодня не имеет четких границ и однозначного смысла. Используя его, различные авторы вкладывают в

него далеко не равнозначный смысл. Однако наибольшее признание на сегодняшний день получило определение, приведенное в «Российском энциклопедическом словаре». В нем

Закономерным образом юридическая наука в своем познании права стремится отразить в научном сознании существенные характеристики правовых явлений и процессов. Одной из таких важных характеристик является адекватность получаемых в процессе интеллектуально-волевой деятельности реальных свойств и качеств исследуемых объектов. Это и называется истинностью, что напрямую связано с точностью наших представлений о праве и его разнообразных проявлениях. Другими словами, истина — это правильное отражение в нашем сознании представлений о праве и правовых явлениях, которые выражаются через систему научных категорий.

Важнейшим критерием истинности знаний выступает юридическая практика или сама правовая реальность. Именно конечные результаты правовой деятельности отражают правильность, т.е. истинность юридических знаний, которые использовали в процессе правовой практики.

Проблема истинности юридических знаний вовсе не случайна. В практической правовой деятельности вопрос об истине в праве ставился на протяжении всей истории существования права как способа доказывания тех или иных жизненных обстоятельств и случаев. Речь идет о той стороне правовой деятельности, которая касается процедурных вопросов правовой деятельности. В частности, например, в уголовном праве во время определения вопроса о виновности или невиновности лица возникает проблема так называемого «факта». Например, участниками процесса (судьей, адвокатом, прокурором и т. д.) определяется наличие преступления, его объективности и истинности, других вопросов уголовного процесса, таких как: совершил ли преступление именно тот, кто находится на скамье подсудимых, существует ли причинно-следственная связь между действиями подсудимого и последствиями, повлекшими причинение вреда пострадавшему и т. п.

Также вопрос об истине в праве ставится в контексте «правильности» нормы права, т.е. ее адекватности, целесообразности и объективности в процессе правотворчества и правореализации, функционирования правовой системы. Например, в юридической литературе имеется вполне разумное предложение считать, что информационному качеству права должна быть присуща истинность. Как отмечает некоторые правоведы (В.М. Баранов), истинность нормы права выражает проверяемую практикой «меру пригодности ее содержания и формы в виде познавательно-оценочного образа соответственно отражать тип, вид, уровень либо элемент развития прогрессивной человеческой деятельности». Но более точная позиция по данному вопросу высказана В.М. Сырых, который считает, что от нормативных регуляторов требуется, чтобы они были правильными, максимально полно соответствовали наличным, существующим теоретическим положениям науки.

Однако необходимо помнить, что правильность основывается на истинности, но не тождественна ей. В своей деятельности человек осуществляет переход от истинности к правильности, равнозначный переходу мысли на ее основе к действию. В правильности мы как бы переходим в иную сферу, связанную с истинностью и теоретической деятельностью, но одновременно и выходим за ее пределы — речь уже идет о поведении человека, об оценке его поступков, действий с точки зрения теоретической и в соответствии с практическими потребностями (В.П. Копнин).

В то же время критерий истины можно применять для оценки социальных и юридических целей, которые правовая наука в лице тех или иных субъектов (например, правотворческого или правоохранительного органа) пытается достичь с помощью конкретных норм права и которые надлежит достаточно точно определить, прежде чем анализировать результаты действия исследуемых норм права. Например, истинными надлежит быть тем юридическим решениям, которые принимаются в соответствии с объективной реальностью субъектами различных видов юридической деятельности — правотворческой, контрольно-надзорной, правоприменительной, интерпретационной и т. д. В частности, тот же В.М. Сырых пишет об истинности выводов суда по уголовному делу, которая обеспечивается полными и всесторонними знаниями обстоятельств ранее совершенного преступления. Это же требование можно отнести и ко всей системе права (системе законодательства), которая отражает всю систему общественных правоотношений (правовую систему) на предмет соответствия и объективности ее реальности, т. е. истинности и пригодности существования.

Необходимо отметить, что вопрос об истинности рассматривается в свете оценки поступающей информации при функционировании всей правовой системы как целостного живого организма. Речь, по сути, идет о том или ином типе правопонимания (правовое мировоззрение), который задает вектор развития правовой системы. Следует учитывать положения об объекте, предмете (закономерностях), а также о результате функционирования правовой системы, которые вносят существенный вклад в развитие правовой системы. Само состояние нормального функционирования правовой системы отражается в ее способности к управлению, адаптации и адекватной реакции на изменяющиеся условия среды. Эти управление, анализ и реакция правовой системы обусловлены качеством (истинностью) информации, поступающей к ней.

Информация является чуть ли не главным фактором развития и жизнеобеспечения человека и общества. Она участвует в формировании не только сознания и подсознания, духовных способностей отдельной личности, но и общества, государства и их правовых систем. Информация и ее качество в правовой сфере определяют характер прав и обязанностей субъектов, их правосубъектность и взаимодействие, а правовые принципы и правовая идеология в этом плане выступают как «магистральные» начала (закономерности) обеспечения и наполнения конкретным социальным содержанием активности субъектов.

Как справедливо отмечают правоведы, пренебрежение правовой информацией, неправильное понимание этой информации или ее умышленное искажение (использование в преступных целях), т. е. неадекватность правосознания (неистинность), ведет к наполнению нормативно-правового материала неточностями, будущими опасностями, способствующими развитию правового нигилизма (теоретического и практического), избыточному судебному усмотрению, злоупотреблению правом, правонарушениями против правосудия, ослаблению единства российской законности и к иным негативным юридическим и связанным с ними социальным последствиям.

Таким образом, истинность юридических знаний обусловлена концептуальными методологическими посылками понимания правовой жизни и проверкой полученных выводов практическими действиями субъектов правотворчества и правореализации. В этом плане существует единственно верный путь проверки правовых положений на предмет их правильности и истинности, который представлен в методе правового эксперимента. Именно юридический эксперимент, как метод научной проверки истинности предполагаемых выводов позволяет прогнозировать правовую реальность и избежать ряда последующих ошибок в юридической практике.

Так, метод социально-правового эксперимента заключается в создании предполагаемого «модельного» образца (например, нормы, акта или ситуации) с использованием правовых и государственных инструментов, который помещается в реальные условия своего должного существования. В частности, например, внедрение института суда присяжных и правовых актов, связанных с его функционированием на предмет проверки его действия в конкретных социальных условиях, позволил успешно избежать множества ошибок и возродить этот важнейший демократический институт правосудия в российском обществе. Экспериментально этот институт внедрялся последовательно, поэтапно, сначала в девяти субъектах Российской Федерации, а потом и в остальных.

Наряду с методом юридического или правового эксперимента существует метод правового моделирования. Метод правового моделирования — это мысленное воспроизводство моделей государственно-правовых явлений и манипуляция ими в предполагаемых условиях. Этот метод направлен на поиски оптимальных вариантов решения конкретных проблем в процессе правотворчества и правоприменения, который позволяет внедрять правовые новеллы рекомендуемого и необязательного характера (например, модельный кодекс). Есть и другие способы правового моделирования.

Под юридической практикой следует понимать не любые действия, ведущие в конечном счете к определенному социальному итогу, результату, а лишь такие, которые создают юридически значимые последствия, т. е. в основном создающие правовые акты и поступки. Юридическая практика — это целенаправленная предметная активность субъекта права по созданию и воссозданию правовой системы как совокупности всех правовых процессов и явлений. Чаще всего для преобразования правовой действительности общество или человек использует правовые средства. Важное отличие правовой практики от иной социальной практики заключается в том, что человек создает сложные правовые инструменты (акты, поступки, проступки и т. д.) преобразования правовой деятельности, которые воспроизводятся и передаются от поколения к поколению как особая правовая реальность.

⇐ ПредыдущаяСтр 20 из 27

Одной из основных задач правоприменения является установ­ление истины по делу. Достижение истины является руководящим началом, принципом деятельности органов, применяющих право, необходимым условием строгого соблюдения законности, успешной борьбы с правонарушениями.

Одним из самых проблемных моментов теории права и отрасле­вых юридических наук является отсутствие единообразного пони­мания истины. Это один из наиболее дискуссионных вопросов в науке.

С точки зрения правопримененияистина — это полное и точ­ное соответствие (адекватность) знания субъектов правопримене­ния имеющим правовое значение фактам реальной деятельности и правоотношениям, т.е. верное знание имевшей место действитель­ности.

Большее практическое значение имеет вопрос об объектив­ности истины, т.е. о соответствии выводов правоприменителя действительности.

Достижение объективной истины с позиции применения норм права должно заключаться в следующем:

1) правоприменитель устанавливает фактические обстоятель­ства дела именно такими, как это было на самом деле: достоверное событие, т.е. происшедшее;

2) достоверное знание достигается на основе соответствующего!

исследования и должной оценки доказательств;

3) правоприменитель должен правильно разобраться в спорных нравах и обязанностях сторон;

4) мотивированно принять обоснованное и законное решение.

Необходимо отметить, что истина всегда имеет субъективный характер, так как она устанавливается личностью на основе внут­реннего убеждения. Истина субъективна в том смысле, что сущест­вует зависимость ее от личности, опыта, мировосприятия, способ­ностей, менталитета правоприменителя. Субъективная составляю­щая предположительно менее «субъективна» при решении дела коллегиальным судом. Между тем истина зависит не только от сознания и воли лица, познающего эту истину, но и излагающего ин­формацию о фактах, например показания свидетеля. В том случае, когда доказательства по делу — вещи, сохраняется большой про­цент вероятности наиболее верного отражения факта. Когда же ин­формация о факте передается человеком (свидетелем), процент ис-j кажения истины имеет очень большую «амплитуду колебаний»: от правдивой, адекватной факту информации до ложных показаний.

Не по каждому делу удается отыскать истину. Отсутствие дос-| таточных доказательств, нежелание сторон частного дела открыть истину суду, заинтересованная ложь участников дела, опора каж­дой стороны на собственную полуправдивую версию, случаи, когда закон допускает не выяснение причин, обстоятельств (например, п. 1 ст. 23 Семейного кодекса Российской Федерации — брак суп­ругов при их взаимном согласии расторгается судом без выяснения мотивов разводов) — все эти случаи, когда внешне дело решено, a.j истина не установлена. Либо — при недостаточных доказательст­вах — установленная истина всего лишь «истина юридическая», формальная, кажущаяся.

Формальный характер истины, в частности, состоит в том, что знание о существенном для дела юридически значимом факте всегда является только известной человеку частью всего знания.

В связи с этим правоприменитель обязан дойти до сути, решая то| или иное дело, не ограничиваться формальным подходом к исследованию доказательств. При этом важно помнить, что истина это не обязательно то, что укладывается в привычные представления.

Истина — это искомое в правоприменении, она подлежит познанию. Истина должна быть конкретной, т.е. выясняться приме­нительно к конкретным жизненным обстоятельствам и лицам. Истина является единственной. Не бывает несколько вариантов истин, так как ее основанием является единственная реальность.

Вместе с тем не все ученые разделяют точку зрения о том, что установление истины — задача правоприменителя. Дискуссии по этому вопросу свидетельствуют о его важности и проблемное™ как в теории права, так и в отраслевых юридических науках. Отсутст­вие закрепления в УПК РФ и ГПК РФ обязанности суда устанав­ливать истину по делу, введение суда присяжных в уголовном про­цессе позволило некоторым ученым говорить о том, что приговор суда содержит не истину, а более или менее высокую степень веро­ятности истины . Однако данная позиция представляется недоста­точно обоснованной.

Изменения законодательного регулирования судопроизводства заключаются не в отказе от принципа истины. В процессе перехода от следственного к состязательному процессу изменились методы достижения истины при судебном правоприменении. Принцип пре­зумпции невиновности, право не свидетельствовать против самого себя, своего супруга и близких родственников, иные случаи освобо­ждения лиц от обязанности давать свидетельские показания могут служить объективным препятствием для установления действитель­ных обстоятельств дела. «Устанавливая право на свидетельский иммунитет, законодатель явно предпочел охрану лежащих в основе этого иммунитета ценностей (презумпция невиновности, сохране­ние родственных отношений и др.) установлению истины «любыми средствами». Записанное в Конституции России и развитое в нор­мах Уголовно-процессуального кодекса правило о недопустимых доказательствах также является существенной гарантией прав об­виняемого и в то же время препятствием на пути установления истины любыми средствами . Суд не обязан принимать все меры к ус­тановлению события преступления, лиц, виновных в совершении преступления, обратное бы означало обязанность суда действовать в интересах стороны обвинения, так как для признания лица непри­частным к преступлению и его оправдания достаточно неустрани­мых сомнений в его виновности (ст. 49 Конституции России). Та­ким образом, устраняется не свойственная суду обвинительная функция, но это не означает отказ от установления судом истины в каждом конкретном деле. Единственным путем к ее установлению Должна стать подлинная состязательность сторон в представлении исследовании доказательств под руководством беспристрастного судьи.

Кроме того, в теории получило распространение понимание презумпции как временной истины (презумпция невиновности в уголовном, презумпция добросовестности и разумности действия в гражданском праве и т.д.). Опровержение такой презумпции в от­ношении конкретного лица означает установление новой истины по делу, имеющей уже постоянный характер.

Вопрос об истине должен также рассматриваться с учетом раз­личных требований, которые закон предъявляет к обвинительному и оправдательному приговору. Об истине как соответствии установ­ленных обстоятельств дела тому, что имело место в действительно­сти, не всегда можно говорить применительно к оправдательному приговору, поскольку он должен выноситься и при наличии неуст­ранимых сомнений в виновности лица. Но истина всегда должна быть установлена при вынесении обвинительного приговора, кото­рый не может быть основан на предположении и постановляется только при условии, что виновность подсудимого в совершении преступления подтверждена совокупностью исследованных судом доказательств (ч. 4 ст. 302 УПК РФ).

Истина, устанавливаемая в ходе правоприменения, в том числе и судебного, характеризуется следующими признаками:

1) устанавливается правоприменителем;

2) это истина в рамках одного конкретного дела, в отношении конкретных лиц;

3) выясняется с соблюдением процессуальных и процедурных форм, принципов, правил, гарантий и с обеспечением права на участие в процессе сторон, других участников процесса;

4) отыскивается только законными средствами и способами до­казывания;

5) характеризуется внутренним логическим единством;

6) является незаменимым ориентиром правоприменения, кото­рое не может развиваться в направлении, заведомо противном от­крытию истины;

7) правоприменительный акт, принятый вопреки выявленным в процессе фактам и доказательствам, не отвечает требованиям за­конности и обоснованности и подлежит отмене.

Установление объективной истины в правоприменительной деятельности имеет свои особенности, которые проявляются в сле­дующем:

1)оно ограничено во времени, так как на его основе должно быть вынесено решение, которое обычно не терпит отлагательства;

2) исследуемые факты берутся, как правило, в статическом состоянии;

3) достигаемая истина имеет строго ограниченные пределы, уз­кие рамки: нужно выяснить лишь те обстоятельства, которые име­ют юридическое значение, с которыми норма связывает определен­ные правовые последствия;

4) ограничено процессуальными и процедурными формами, правилами доказывания;

5) должно осуществляться с соблюдением процессуальных га­рантий участников правоприменения.

Далеко не в каждом деле обнаруживается истина. Причины это­го могут быть самые разнообразные: субъективного и объективного характера, судебные ошибки, противодействие сторон, заинтересо­ванных в сокрытии истины, и т.д.

Для установления истины нельзя ограничиваться только факта­ми в собственном смысле слова, необходимо исследовать и элемен­ты, которые хотя и объективно отражают факты как таковые, но имеют оценочный характер («уважительные причины», «смягчаю­щие или отягчающие вину обстоятельства» и т.д.).

Неполнота дознания, предварительного или судебного следст­вия — основание отмены или корректировки акта правосудия. Раз­личного рода неясности, неполное знание порождают судебные ошибки. Любая судебная ошибка существенно нарушает права и охраняемые законом интересы граждан и других субъектов права.

В целях установления истины недопустимо дробление судебной истины, фрагментарное выяснение обстоятельств, объявление су­дебной истиной чего бы то ни было чисто фактического, вне соотно­шения с правом, вне выявления сути действия с позиции закона.

На обеспечение достижения истины в ходе правоприменитель­ной деятельности направлены и юридические заветы — правила особого назначения, общепризнанные, разделяемые всеми: опреде­ленная относимость бремени доказывания, процессуальное равен­ство сторон («что позволено в процессе одной стороне, позволено и Другой», и «да будет выслушана и другая сторона»), материально-правовая процессуальная свобода сторон (диспозитивность), пре­зумпция добросовестности и т.д.

Так, согласно такому юридическому завету, как возложение бремени доказывания, в судебном процессе каждый доказывает то, что утверждает, или то, что оспаривает, однако в уголовном про­цессе данное правило отступает перед другим, более сильным юри­дическим заветом — презумпцией невиновности.

Рекомендуемые страницы:

Под истиной обычно понимают «адекватное отражение объекта познающим субъектом, воспроизведение его так, как он существует сам по себе, вне и независимо от человека и его сознания». Истина — необходимое свойство знания, раскрывающее характер соответствия знания объективным па­раметрам действительности. Только истина может быть сколь­ко-нибудь надежным ориентиром человеческой деятельности. Когда говорят об истине, всегда хотят подчеркнуть ее объек­тивный, независимый от человека характер. Вместе с тем не­обходимо четко понимать, что истина — категория человече­ского сознания, существование истины вне человека или без человека невозможно, лишено всякого смысла. Истина — ре­зультат познания, итог разного рода логических операций, произведенных человеческим мышлением. Истина как некое объективное знание может находиться исключительно в форме какой-либо знаковой системы, изобретенной человеком. В из­вестном смысле роль познающего сознания, роль субъекта (т. е. человека) в деле получения знания — решающая. Тезис об объективности истины не следует понимать буквально, как абсолютно точный, всесторонний и полный слепок действи­тельности. Объективность истины — некое допущение, приня­тая в научном мире условность, требующая многочисленных оговорок. Факты действительности, проходя бесчисленные ла­биринты человеческого сознания, зачастую приобретают дале­кий от оригинала вид. Наши представления о вещах — всегда мысленный образ, понятие, а не сама вещь, между представ­лением о вещах и самими вещами всегда будет дистанция большего или меньшего размера.

Необычайная сложность познавательного процесса отрази­лась в истории философии, где истина трактуется как в идеа­листическом, так и в материалистическом ключе.

С позиции объективного идеализма истина есть знание об идеальной природе вещей. Поскольку эмпирический, природ­ный мир есть отражение (Или трансформация) мира идеально­го, то истина и есть знание об этой сверхприродной реально­сти. Так, согласно Платону, чувства не могут быть источником истинного знания, только познание умозрительного мира идей ведет к истине. При всей спорности взглядов объективных идеалистов на природу истины им удалось распространить мнение о принципиальной познаваемости вещей. Гегель, на­пример, выдвинул тезис о тождестве мышления и бытия, све­дя все явления и процессы действительности к саморазвитию мирового разума, некоей абсолютной идеи (в конечном счете Бога). Человек, государство и право являются элементами са­моразвивающегося мирового духа, принадлежат ему как части единого целого, почему человек и оказывается способным по­знать политико-правовую реальность. В лице человека абсо­лютная идея познает саму себя, в том числе такие ее части, как государство и право. Знаменитое положение Гегеля «все действительное разумно, все разумное действительно» означа­ет, что государство и право возникают и существуют не про­извольно, а в силу логики развития мирового разума. Способ­ность познания государства и права основано на том факте, что бытие общества, его институтов и отдельного человека подчинено единой логике абсолютной идеи.

Рациональное зерно данной конструкции состоит в том, что государство и право, будучи также и идеальными образо­ваниями, непосредственно связаны с индивидуальным и об­щественным сознанием и самосознанием. Логика сознания больших масс людей пронизывает деятельность государства и функционирование права, определяет векторы развития по­литико-правовой реальности. Познание сознания и самосозна­ния общества дает, конечно, и знания о государстве и праве. Однако претензии объективных идеалистов на абсолютность добываемой ими истины преувеличены: понимая под истиной знание некоей объективной идеальной реальности, они, по су­ти, имеют дело не с самими вещами, а с их образами.

Для субъективных идеалистов (Дж. Беркли, И.Г. Фихте) истина есть комплекс реакций человека (ощущения, пережи­вания, идеи), возникающих при его соприкосновении с реаль­ностью. Внешний мир здесь рассматривается как проекция индивидуального сознания, что делает истину категорией субъективной и относительной. Данная логика может привес­ти к солипсизму, т. е. такой крайней субъективно-идеалистиче­ской позиции, согласно которой существует только человек и его сознание, а объективный мир (в том числе люди) суще­ствуют лишь в сознании индивида. Несмотря на крайности субъективного идеализма, к заслугам последнего следует отне­сти утверждение как минимум двух верных тезисов: 1) человек познает мир не непосредственно, а опосредованно, с помо­щью своих чувств и сознания, 2) всякое человеческое воспри­ятие субъективно.

Действительно, как можно объяснить, что в буржуазной Европе XIX в. государство оценивалось как диктатура буржуа­зии (марксизм), как абсолютное зло, несущее насилие челове­ку (анархизм), как реализованное право (либерализм) и т. д. Дело не только в том, что за каждой позицией стояли вполне конкретные материальные и политические интересы. Люди действительно по-разному воспринимают власть и государство в зависимости от жизненного опыта, особенностей психологии и сознания. Например, одно дело — книжное восприятия го­сударства, в тиши библиотек или студенческой аудитории, со­всем другое — почувствовать тяжелую поступь власти в кон­кретной жизненной ситуации. Если подходить формально, то всякое нормальное государство должно иметь органы принуж­дения и применять санкции к правонарушителям. Однако ес­ли взглянуть на государство глазами человека, которому оно «переламывает кости» (выражение В.В. Розанова), картина по­лучается не такая благодушная. Русский социалист М.А. Баку­нин становится убежденным анархистом, отбывая сроки в тюрьмах Европы и России. Можно с уверенностью предпо­ложить, что для «зэков» современной России, находящихся в каменном мешке штрафного изолятора, государство — от­нюдь не гарант прав человека, а монстр, заслуживающий ги­бели. Восприятие государства людьми, им раздавленными, в высшей степени субъективно, но данная субъективность — часть правды (истины) о политико-правовой реальности.

Субъективизм в восприятии государства и права характе­рен не только для отдельных людей или социальных групп, общество в целом глубоко субъективно в своей оценке поли­тико-правовой действительности. Так, русский религиозный философ А.Ф. Лосев убедительно показал, что любое общест­во смотрит на мир через призму символов, образующих систе­му социального мифа. Между обществом и объективной ре­альностью всегда находится слой культуры в виде принятых в данной эпохе символов, задающих угол зрения на те или иные вещи., Социальный миф, выполняя позитивные функции (интеграция общества, передача опыта, воспитание), играет и негативную роль: будучи глубоко укорененным в обществен­ном сознании, он зачастую мешает объективному пониманию вещей, тормозит развитие рациональных форм мышления. Коммунистическая идеология СССР, по мнению А.Ф. Лосе­ва, — тот же миф, заменивший собой систему символов цар­ской православной России.

Опираясь на данную «диалектику мифа», можно сделать примерно такой вывод: в своих оценках государства и права народы не столько идут по направлению к истине, сколько сменяют один миф на другой, одну смысловую картину на другую. Например, либеральный миф, ставший господствую­щим после краха коммунистических режимов, очевидно, ме­шает самим странам Запада воспринимать мир в реалистиче­ском свете, становится тормозом на пути развития естествен­но складывающихся социальных форм. Во-первых, народы, формально живущие в условиях демократии, фактически дав­но уже утратили свободу, став объектом тотального контроля со стороны государства (особенно в США). Потеряв свободу, но накачанные политической пропагандой, они продолжают быть заложниками иллюзорного либерального сознания. Во-вторых, либеральный миф мешает странам Запада реали­стически взглянуть на формы жизни других народов и при­знать за ними право на самобытное (зачастую нелиберальное) развитие. Презрение ко всем другим, нелиберальным, полити­ко-правовым моделям, стремление организовать жизнь всего мира по либеральному образцу вызывает естественный протест провоцирует агрессию. Причины такого положения дел — уклонение от истины, крайний субъективизм в восприятии политико-правовых культур мира.

Материалистическая трактовка истины наиболее полно представлена в марксизме, с позиции которого истина есть результат отражения в человеческом сознании объектов окружающей действительности. Марксистская теория истины во многом была направлена на устранение субъективизма полу­чаемого знания, на утверждение принципиальной познаваемо­сти мира средствами человеческого разума. Чтобы избежать субъективизма в понимании истины, с одной стороны, и дог­матизма — с другой, на вооружение была взята идея В.И. Ле­нина о диалектике относительной и абсолютной истины. Со­гласно данной точке зрения, «человеческое мышление по при­роде своей способно давать и дает нам абсолютную истину, которая складывается из суммы относительных истин. Каждая ступень в развитии науки прибавляет новые зерна в эту сумму абсолютной истины, но пределы истины каждого научного по­ложения относительны, будучи то раздвигаемы, то суживаемы дальнейшим ростом знания». Особенность такого подхода со­стоит в том, что абсолютное знание признается одновременно и достижимым, и не достижимым. Абсолютная истина дости­жима в том смысле, что ранее неизвестные свойства вещей будут в свое время познаны, и не достижима потому, что веч­но развивающийся, меняющийся мир делает процесс его по­знания бесконечным. Образно говоря, абсолютная истина на­поминает линию горизонта, которая отодвигается по мере приближения к ней.

Действительно, в науке процесс познания напоминает ме­ханизм ядерного взрыва, когда одна решенная проблема ста­вит перед человеческим мышлением десятки новых, еще более сложных проблем. Дифференциация наук (в том числе юриди­ческих) в известном смысле и есть результат движения знания в сторону расходящихся друг от друга новых эвристических задач. В отличие от науки, в философии соотношение абсо­лютной и относительной истин выглядит несколько иначе. В философии зачастую нет эффекта «нарастающего знания», истины, высказанные древними авторами, иногда настолько общи и универсальны, что даже спустя много веков к ним трудно что-то добавить. Так, идея Платона и Аристотеля о справедливости равенства и неравенства, о единстве этих двух видов справедливости представляет собой своего рода аб­солютную истину. Позднее, по мере усложнения социальной жизни было сказано много нового и верного о справедливо­сти, но мысль древнегреческих философов не стала от этого относительной.

Особуюпозицию в деле познания истины заняли агности­ки, отрицающие познаваемость мира. Наиболее видные пред­ставители агностицизма Д. Юм и И. Кант считали возможным познание только эмпирического мира, данного человеку в ощущениях, все, выходящее за рамки опытного знания, объ­являлось метафизикой (в данном контексте — вероятностное знание, добываемое умозрительным путем). В широком миро­воззренческом плане такой подход в истории философии по­лучил название скептицизма. Скептики не только подвергали сомнению возможности человеческого разума, но также порой весьма критически оценивали всю социальную жизнь, указы­вая на ее болевые точки.

На первый взгляд может показаться, что скептицизм ста­вит искусственный предел научному и философскому позна­нию, подрывает веру человека в свои силы. Однако при более внимательном рассмотрении проблема оказывается сложнее. Так, в эпоху Просвещения (XVII—XVIIIвв.) достигает своего апогея рационализм — учение в теории познания, согласно которому достоверные знания могут быть почерпнуты только из человеческого разума, но никак не из опыта. Разум объяв­лялся автономным (в частности, независимым от Бога), само­ценным, источником самого себя, достоверным самому себе. На фоне длительного господства религиозного сознания такая установка во многом сыграла положительную роль, так как давала человеку свободу Творческого поиска. Но односторон­ний рационализм имел и негативное последствие: разумная природа человека возводилась в абсолют, выдвигалось утвер­ждение, что общественные отношения, организованные на ра­циональных основаниях, могут достичь абсолютного совер­шенства, привести к полному устранению конфликтов и дис­гармонии, ко всеобщему счастью. Данный подход нашел логическое развитие в различных социальных утопиях XIX—XXвв. (социализм, анархизм, либерализм, фашизм и др.), где человек наделялся несуществующими унего каче­ствами. Так, например, анархическое общество у Прудона предполагает человека высочайшей нравственности, способного жить без государственного принуждения, в противном слу­чае его утопия разрушается. Любая утопия ориентируется не на реального, а на придуманного, идеализированного челове­ка. Здесь односторонний рационализм, вытекающий из неуме­ренного оптимизма в деле познания, ведет к ложному пони­манию политико-правовой действительности.

Величайшая заслуга Канта как раз заключалась в том, что он одним из первых порвал с просветительской идеологией, теоретически обосновав существование границ человеческого познания. С его точки зрения, все известные нам предметы имеют феноменальную и ноуменальную части. Познание на­чинается тогда, когда «вещь в себе» в какой-то своей части становится чувственно воспринимаемой. Знание об эмпириче­ских свойствах предметов может нарастать и не имеет границ, ноуменальное их ядро навсегда закрыто для познания, по­скольку носит трансцендентный (сверхприродный, потусторон­ний) характер. Не входя в дискуссию с Кантом о природе но­уменов, в методологическом отношении его идея о наличии в вещах некоего неразложимого, непознаваемого остатка пред­ставляется плодотворной. Так, очевидно, что человек и его производные — общество, государство, право — в своей осно­ве глубоко иррациональны, т. е. недосягаемы для человеческо­го познания. Утверждать обратное — значит впадать в опас­ную иллюзию. Можно, например, подойти к пониманию гер­манского национал-социализма, так сказать, «строго научно», т. е. последовательно изучая факторы (экономические, полити­ческие, идеологические), повлиявшие на его возникновение. Но полной картины, окончательных ответов такая позитивист­ская методология не дает, все равно остается нечто необъяс­нимое в феномене фашизма. Этот необъяснимый остаток — иррациональная природа нацизма. Немецкая нация идет к фа­шизму в определяющей степени потому, что чувствует в себе пассионарный подъем (термин Л.Н. Гумилева), т. е. мощный всплеск биологической энергии, имеющей, конечно, глубоко иррациональный характер. Следует признать, что человек — существо во многом иррациональное, что создаваемые им со­циальные формы (в том числе государство и право) всегда бу­дут воспроизводить несовершенство самого человека и потому никогда не будут его в полной мере удовлетворять. Признание непознаваемой, иррациональной части в человеке, государстве и праве — относительная гарантия против скороспелых теоре­тических выводов и вредных практических шагов.

Особый вопрос — критерий истины в философии права. Неокантианцы Баденской школы (В. Виндельбанд, Г. Риккерт) убедительно показали различие между общественными и есте­ственными науками. В развитие идей Канта был выдвинут те­зис: в природе господствует закон причинности, в обществе — свобода воли, в природных процессах есть повторяемость, подчиненность закономерностям, социальные явления — уни­кальны. Несмотря на некоторые крайности такой позиции, с неокантианцами следует согласиться в том, что общество — материя особого рода, где активность субъекта (отдельной личности или народа), его сознание, творчество и воля играют огромную, иногда решающую роль. Кантианская методология вела и к другой мысли: суждения об истории и обществе в значительной мере носят ценностный характер. Кантианцы, помещая социальные явления в мир должного, применяя к истории критерии должного, понимали под истиной некую абсолютную трансцендентную ценность, годную на все време­на. Однако против их стремления достичь объективной исти­ны кантианцы доказали своей философией обратное: истина в общественных науках напрямую зависит от ценностных ус­тановок исследователя, плюрализм ценностей рождает плюра­лизм истин. Именно поэтому история Второй мировой войны, например, излагается по-разному в России, на Украине, стра­нах Балтии, Западной и Восточной Европы и США. Относи­тельность истины, ее субъективный и ценностный характер — родовая, неизживаемая черта общественных наук.

В философии и философии права субъективизм в понима­нии истины многократно усиливается. В отличие от общест­венной науки, философия не столько изучает свойства вещей, сколько пытается понять их смысл. Конечно, чтобы понять смысл вещей, необходимо отталкиваться от объективного ми­ра, а не от своих субъективных фантазий. В этом отношении точность знаний о действительности имеет значение для фи­лософии. Вместе с тем поиск смысловой картины мира в ре­шающей степени зависит ®т ценностных ориентиров человека, от его субъективного восприятии тех или иных явлений. По­лому философское понимание, например, государства и права есть ничто иное как рационализация, философское обобщение субъективных ощущений (идеи, эмоции, вкусы, разного рода предпочтения) исследователя относительно политико-правовой реальности. В философии права истина — вещь, принципиаль­но релятивная. Признание данного утверждения дает возможность оценивать различные философско-правовые доктрины рационально и без повышенной эмоциональности, позволяет приблизиться к действительно объективному пониманию госу­дарства и права.