Чичерин б н собственность и государство

Видным деятелем либерального движения в России был профессор Московского университета Борис Николаевич Чичерин (1828— 1904). Его перу принадлежат труды по государственному праву, истории политических учений, теории государства и истории русского права. Чичериным были подготовлены фундаментальное пятитомное исследование «История политических учений» (1869—1902 гг.), сочинения «Собственность и государство» в двух томах (1881—1883 гг.), «Курс государственной науки» в трех частях (1894—1898 гг.), «Философия права» (1900 г.).

Чичерин воспринял философию Гегеля, однако гегелевскую триаду (тезис, антитезис, синтез) заменил логической схемой из четырех элементов, в результате которой образуется круговорот четырех начал (единство — отношение — сочетание — множество).

Большое место в трудах Чичерина уделялось свободе личности. В понятии свободы Чичерин различал две стороны — отрицательную (независимость от чужой воли) и положительную (возможность действий по своему побуждению, а не по внешнему велению). Личность, утверждал Чичерин вслед за Кантом, сама по себе есть цель и не может быть употреблена как средство для посторонних ей целей. Из требования внутренней свободы, по учению Чичерина, вытекает требование свободы внешней: действия людей необходимо разграничить таким образом, чтобы свобода одного не мешала бы свободе остальных, чтобы каждый мог свободно развиваться и чтобы были установлены твердые правила для разрешения споров, неизбежных при совместном существовании.

Право, по Чичерину, составляет неотъемлемую принадлежность всех обществ. По существу, право есть взаимное ограничение свободы под общим законом, утверждал Чичерин. Субъективное право — это законная свобода человека что-либо делать или требовать; объективное право — закон (совокупность норм), определяющий свободу и устанавливающий права и обязанности участников правоотношений. Оба эти значения, писал Чичерин, неразрывно связаны, поскольку свобода выражена в форме закона, закон же имеет целью признание и определение свободы — «источник права не в законе, а в свободе».

Чичерин не разделял концепцию теоретиков, утверждавших, что «право — минимум нравственности» (Еллинек, Соловьев). Право, по его учению, имеет самостоятельные природу и значение, в нем нельзя видеть низшую ступень нравственности, поскольку такое воззрение отводит праву подчиненное положение, делает его слугой нравственности, что приводит в конце концов к уничтожению свободы, к насильственному осуществлению нравственных начал. Необходимо, отмечал он, четко отграничивать сферу права как область внешних воль от сферы нравственности как области внутренней, исследующей мотивы поведения. Эти области восполняют друг друга: область принуждения начинается там, где действует право, регулирующее внешнюю свободу, тогда как нравственность определяет духовные потребности людей.

Высшая связь между областями внутренней и внешней свободы, писал Чичерин, выражается в органических союзах, членом которых является человек. Во имя нравственного закона человек подчиняется общественному началу как высшему выражению духовной связи людей, и в этом отношении человек имеет обязанности. Вместе с тем как свободное лицо он пользуется правами. Чичерин писал, что свобода проявляется как свобода общественная, определяющая отношение членов к тому целому, к которому они принадлежат, их законное подчинение и долю участия в общих решениях. Но эта новая сфера свободы не уничтожает предыдущих: она только восполняет их, возводя к высшему единству. Однако, рассуждал ученый, каким образом объяснить столь часто встречающееся в истории и жизни отрицание свободы? Это противоречие разрешается законом развития.

Сущность развития, считал Чичерин вслед за Гегелем, состоит в постепенном осуществлении внутренней свободы. С этих позиций Чичерин критически оценивал те доктрины государства и права, которые «совершенно поглощают личность в обществе» или низводят человека до степени простого средства для общественных целей.

Необходимым проявлением свободы Чичерин признавал собственность. В ряде трудов, особенно в сочинении «Собственность и государство», он оспаривал теорию социалистов о передаче всего производства и распределения в руки государства, «самого плохого хозяина, какого только можно придумать». Чичерин выступал и против тех теорий, которые видят в собственности «лишь историческую категорию, вместо того, чтобы рассматривать ее как необходимое проявление свободы, вытекающее из природы человека». Чичерин возражал и против рассуждений социалиста-анархиста Прудона о том, что возможность злоупотреблять собственностью представляет собой «нечто чудовищное». В этих рассуждениях Прудона Чичерин усматривал смешение нравственных начал с юридическими, поскольку любое субъективное право может использоваться по-разному, независимо от моральных оценок. Право собственности, по Чичерину, есть коренное юридическое начало, вытекающее из свободы человека и устанавливающее полновластие лица над вещью. Вторжение государства в область собственности и стеснение права хозяина распоряжаться своим имуществом, утверждал Чичерин, всегда является злом.

Из свободы как источника права проистекает и понятие договора как соглашения воль контрагентов, писал Чичерин. Он замечал, что, подобно тому, «как собственность есть явление свободы в отношении к физическому миру, так договор есть явление свободы в отношении к другим людям». Анализируя институты частного права, ученый отстаивал неприкосновенность наследственного права, непоколебимость прав, приобретенных субъектами права. На государстве лежит обязанность охраны законных прав и интересов граждан. Если государство, при изменившихся условиях, отменяет какие-либо права в области частного права, то оно обязано предоставить человеку справедливое вознаграждение, «иначе закон превращается в ловушку, подставленную гражданам законодателем», — писал Чичерин.

Ученый выступал против уравнения имущественного положения граждан. Если формальное равенство (равенство перед законом) составляет требование свободы, то материальное равенство (равенство состояний) свободе противоречит. Поскольку материальные и умственные силы, способности людей не равны, то и результаты их деятельности не могут быть одинаковы. Свобода, утверждал Чичерин, необходимо ведет к неравенству состояний. Уничтожить неравенство, замечал он, можно, только подавив свободу и превратив человека в орудие государственной власти, которая, налагая на всех общую мерку, может, конечно, установить общее равенство, но равенство не свободы, а рабства.

Задача права, по учению Чичерина, — не уничтожить разнообразие, но сдерживать его в должных пределах, «мешая естественному неравенству перейти в неравенство юридическое, мешая свободе одного посягать на свободу других».

Вслед за Аристотелем Чичерин проводил деление правды (справедливости) на уравнивающую с формальным равенством (признание за всеми людьми равного достоинства, равенства прав как юридической возможности действовать) и распределяющую с пропорциональным равенством (права и почести распределяются в соответствии со способностями и заслугами лиц). Первая область (уравнивающая правда) — это сфера частного права и гражданского общества. Вторая область (распределяющая правда) — это сфера публичного права и государства.

В центре концепции Чичерина — личность со своими правами и свободами. Он провозгласил принцип: «Не лица для учреждений, а учреждения для лиц». Только в обществе, замечал ученый, человек может реализовать все свои способности, входя по своему усмотрению в тот или иной общественный союз. Вслед за Гегелем Чичерин отмечал, что первой ступенью человеческого общежития, логическим переходом от личного права к общественному является семья. Вторую — составляют церковь и гражданское общество.

Гражданское общество как совокупность частных целей ни по объему, ни по содержанию не совпадает с государством. Государство управляет совокупными интересами народа, но вся область личной деятельности человека лежит вне государства; государство может оказывать большее или меньшее, но, во всяком случае, подчеркивал Чичерин, только косвенное влияние. Общество, утверждал он, несмотря на отсутствие организованного единства, несравненно устойчивее государства: частный быт, охватывая человека всецело, определяет его привычки, нравы, образ действий. Поколебать все это гораздо труднее, нежели изменить политический порядок, который, являясь вершиной общественного здания, может быть перестроен без потрясения оснований. Исследование общества и его влияния на государство — это предмет социологии. Изучение воздействия государства на общество составляет предмет политики.

В государстве идея человеческого общежития, утверждал Чичерин вслед за Гегелем, достигает высшего развития. Государство, по его учению, «есть союз свободного народа, связанного законом в одно юридическое целое и управляемое верховною властью для общего блага». Основными элементами государства, по Чичерину, являются: 1) власть, 2) закон, 3) свобода, 4) общая цель. Он писал, что идея государства и его цель — гармоническое сочетание всех общественных элементов и руководство общими интересами для достижения общего блага.

Чичерин оспаривал и идеи тотального государственного регулирования частной деятельности, и либеральные идеи невмешательства государства в дела общества, осуществления государством только охранительных функций. Государство, по его мнению, должно взять в свое ведение те учреждения, которые имеют всеобщий характер. Главная гарантия того, что оно не станет вторгаться в область частных интересов, должна заключаться, считал Чичерин, в организации государственной власти, включая представительные учреждения. Граждане, обладая политической свободой, должны сами стать участниками государственной власти. Без политической свободы, утверждал Чичерин, личная свобода лишена гарантии: «Пока власть независима от граждан, права их не обеспечены от произвола…»

Через призму прав и свобод личности Чичерин анализировал различные образы правления. Каждый народ, по его мнению, в своей истории не ограничен раз навсегда установленной какой-либо одной формой политической власти. С изменением жизненных условий видоизменяются и формы государства. Чичерин исследовал абсолютизм, аристократию, демократию, конституционную монархию, условия их возникновения, развития и падения.

Высшей стадией развития идеи государства Чичерин считал конституционную монархию, в которой, как он утверждал, различные начала общежития приводятся к идеальному единству: «Монарх представляет начало власти, народ и его представители — начало свободы, аристократическое собрание — постоянство закона, и все эти элементы, входя в общую организацию, должны действовать согласно для достижения общей цели».

Теория конституционализма Чичерина расходилась с порядками самодержавной России, о которых он не раз отзывался критически: «Для того, чтобы Россия могла идти вперед, необходимо, чтобы произвольная власть заменилась властью, ограниченной законом и обставленной независимыми учреждениями».

Отрицательное отношение Чичерина к самодержавию определялось и тем, что в его реакционной политике он видел нечто, чреватое революцией: «Там, где господствует упорная притеснительная система, не дающая места движению и развитию, там революция является как неизбежное следствие такой политики. Это вечный закон всемирной истории». Вот почему, рассуждал Чичерин, необходимы своеобразные преобразования, исходящие от самой верховной власти. В период подготовки крестьянской реформы он порицал Герцена за «безумные воззвания к дикой силе», из-за которых «вместо уважения к праву и к закону водворится привычка хвататься за топор». Чичерин был противником революции, но сторонником реформ. Он призывал правительство «не потакать проискам Чернышевского, Добролюбова», считая при этом наилучшим вариантом политико-правового развития России самоограничение абсолютной власти. Это самоограничение означало переход от самодержавия к конституционной монархии, который, как он надеялся, будет осуществлен посредством глубоких реформ, проводимых по инициативе и с согласия царя.

Чичерин утверждал, что земледельческий характер России и ее отсталость обусловливают необходимость сильной монархической власти: «В отличие от Запада, где общественное устройство сложилось само собой, в России монархия сделалась исходною точкою и вожатаем всего исторического развития народной жизни».

Чичерин был современником реформ и контрреформ в периоды царствования Александра II и Александра III. Перспективы развития государственного и правового строя России по-разному ставились и обсуждались в газетах того времени, в различных обществах и кружках. Чичерина тревожило то, что «либерализм», по-разному толкуемый и понимаемый, стал модой, а рассуждения ряда новомодных «либералов» расходились с его представлениями о свободе. Этим была обусловлена оценка Чичериным современных ему видов либерализма.

Чичерин различал три вида либерализма: уличный, оппозиционный, охранительный.

«Уличный либерал, — писал он, — не хочет знать ничего, кроме собственного своеволия… Он жадно сторожит каждое буйство, он хлопает всякому беззаконию, ибо само слово закон ему ненавистно… Он готов стереть с лица земли всякого, кто не разделяет его необузданных порывов. …Отличительная черта уличного либерала та, что он всех своих противников считает подлецами. …Тут стараются не доказать, а отделать, уязвить или оплевать».

Второй вид либерализма, по Чичерину, — оппозиционный, в котором нет требования позитивных действий, а присутствует только «наслаждение самим блеском оппозиционного положения». «Оппозиционный либерализм понимает свободу с чисто отрицательной стороны. Отменить, разрушить, уничтожить — вот вся его система», — писал Чичерин. Верх благополучия оппозиционного либерализма, по его мнению, — «освобождение от всяких законов, от всяких стеснений. Этот идеал, неосуществимый в настоящем, он переносит в будущее, или же в давно прошедшее». С помощью нескольких категорий-ярлыков этот вид либерализма, замечал Чичерин, судит обо всех явлениях общественной жизни. «Похвалу означают ярлыки: община, мир, народ, выборное начало, самоуправление, гласность, общественное мнение и т.п.». Кроме того, «постоянная оппозиция неизбежно делает человека узким и ограниченным. Поэтому, — писал Чичерин, — когда наконец открывается поприще для деятельности, предводители оппозиции нередко оказываются неспособными к правлению, а либеральная партия, по старой привычке, начинает противодействовать своим собственным вождям, как скоро они стали министрами».

Позитивный смысл свободе может придать, по убеждению Чичерина, только либерализм охранительный. Необходимо действовать, «понимая условия власти, не становясь к ней в систематически враждебное отношение, не предъявляя безрассудных требований, не сохраняя беспристрастную независимость». Власть и свобода нераздельны так же, как нераздельны свобода и нравственный закон. Сущность охранительного либерализма состоит, согласно концепции Чичерина, «в примирении начала свободы с началом власти и закона». В политической жизни лозунг охранительного либерализма означает: «Либеральные меры и сильная власть, — либеральные меры, предоставляющие обществу самостоятельную деятельность, обеспечивающие права граждан, — сильная власть, блюстительница государственного единства, связующая и сдерживающая общество, охраняющая порядок, строго надзирающая за исполнением закона, внушающая гражданам уверенность, что во главе государства есть твердая рука и разумная сила».

Чичерин был одним из основателей юридической (государственной) школы русской историографии второй половины XIX в. Историю России он рассматривал как смену юридических форм общества (родовой — вотчинный — государственный строй). Движущей силой российской истории, по его мнению, является монархия, которая в интересах общества в целом закрепощала все сословия, а затем, когда исторические цели были достигнуты, раскрепощала их (отмена обязательной службы дворянства, затем отмена крепостного права). Чтобы привести самодержавие к конституционному правлению, он считал необходимым создать в России двухпалатное законосовещательное собрание: верхняя палата образуется на базе Государственного совета из назначаемых правительством чиновников; нижняя — из выборных представителей, которые должны выражать интересы всего народа.

В своих работах по вопросам государства и права Чичерин настоятельно доказывал необходимость реформ политической жизни в России. В 1882—1883 гг. Чичерин исполнял обязанности Московского городского головы. Он участвовал в подготовке реформ, однако его гласный призыв к ним на официальном собрании 16 мая 1883 г. был истолкован как требование конституции, вызвал недовольство Александра III, царскую опалу и отстранение Чичерина от государственной деятельности. В августе 1883 г. Чичерин уехал из Москвы в свое родовое имение, где всецело занялся наукой.

философия право чичерин реформа

Правовые взгляды ученого, как уже было отмечено, покоились на метафизических основаниях. Под метафизикой он понимал рациональные начала познания в духе гегелевского панлогизма, в котором видел «последнее слово идеалистической философии». В отличие от представителей позитивизма, находивших в самом положительном праве критерии для определения прав и обязанностей подчиняющихся законодателю лиц, Чичерин полагал, что для этого нужны высшие руководящие начала, а их может дать только философия.

В работе «Философия права» Б.Н. Чичерин в значительной степени воспроизводит гегелевский подход к праву как развитию идеи свободы, реализации свободной воли. В этой связи он резко критикует вульгарно-утилитаристские теории, отождествляющие право с интересом, с политикой силы или с законом, изданным государством. В то же время русский ученый считает гегелевскую философию права этатистской, антилиберальной, антииндивидуалистической, в которой человеческая личность как носитель духа есть лишь преходящее явление общей духовной субстанции, выражающейся в объективных законах и учреждениях. В таком случае индивид лишен самостоятельности и поглощен государством. Поэтому гегелевскую философию права русский ученый перерабатывает в либерально-индивидуалистическом ключе. Идея свободы в его теории развивается трехступенчато:

1) внешняя свобода — право;
2) внутренняя свобода — нравственность;
3) общественная свобода — переход субъективной нравственности в объективную и сочетание ее с правом в общественных союзах (семья, гражданское общество, церковь и государство).

Еще в своей статье «Различные виды либерализма» Чичерин дал первую в истории отечественной политической мысли «классификацию» русского либерализма, обозначил «главные его направления, которые выражаются в общественном мнении», выделив три его вида и дав им социально-политическую характеристику, актуальную, на ваш взгляд, и сегодня:

1) «уличный» либерализм толпы, охлократии, склонной к политическим скандалам, для которого характерно отсутствие терпимости и уважения к чужому мнению, самолюбование собственным «волнением», — «извращение, а не проявление свободы»;
2) «оппозиционный» либерализм, сопутствующий любым реформаторским начинаниям, систематически обличающий власть, как в действительных, так и в мнимых ошибках, «наслаждающийся самим блеском своего аппозиционного положения», «критикующий ради критики» («отменить, уничтожить — вся его система») и понимающий свободу с «чисто отрицательной стороны»;
3) «охранительный» либерализм, несущий в себе позитивный смысл и ориентированный на осуществление реформ с учетом всех социальных слоев на основе их взаимных уступок и компромиссов, с опорой на сильную власть, в соответствии с естественным ходом истории, «Сущность охранительного либерализма состоит в примирении начала свободы с началом власти и закона. В политической жизни лозунг его: либеральные меры и сильная власть, — либеральные меры, предоставляющие обществу самостоятельную деятельность, обеспечивающие права и личность граждан,… — сильная власть, блюстительница государственного единства, связующая и сдерживающая общество, охраняющая порядок, строго надзирающая за исполнением законов… разумная сила, которая сумеет отстоять общественные интересы против напора анархических стихий и против воплей реакционных партий».

По мнению Чичерина, с позиции «высшей» ступени развития либерализма — «охранительного», или консервативного, — всякий гражданин, не преклоняясь безусловно перед властью, во имя собственной свободы обязан уважать существо самой государственной власти. Для философии права и социологии «охранительного» либерализма Чичерина, основанных на триединстве трех основных начал общежития — свободы, власти и закона, равноценных и неразделимых, их гармоническое соглашение предполагает общественное единство, а для этого необходимо единство в государственной жизни; последнее возможно при единстве власти, а не ее разделении. Лучше всего это достигается при такой «смешанной» форме правления, как конституционная монархия, которая является политическим идеалом для мыслителя. Предпочтение ей он отдавал потому, что:

1) монарх, являясь представителем интересов целого (общества), стоит выше сословных разделений, выше партий; он есть «примиритель» и посредник между противоположными элементами: народом и аристократией (дворянством). Монарх представляет начало власти, аристократия, аристократическое собрание — начало закона, «чувства права, свободы и человеческого достоинства», а представители народа — начало свободы;
2) монархическая власть играла огромную роль в истории России, и «еще в течение столетий она останется высшим символом ее единства, знаменем для народа».

В «охранительном» либерализме Чичерина духовные основы (в лице свободно-разумной личности) соединяются с общественными взаимодействиями, которые регулируются правом; принцип личной свободы и прав человека в обществе может быть осуществлен лишь при условии ограничения «внутренне» (духовно-нравственно и религиозно) и «внешне» (правом, законом, сильной властью).

Свои философско-правовые изыскания Б.Н. Чичерин начинает с исследования человеческой личности, так как «не зная природы и свойств человеческой личности, мы ничего не поймем в общественных отношениях». Чичерин писал: «Как существо, обладающее разумом и волею, человек является субъектом, — и продолжал, — существование субъекта, лежащего в основании всех явлений внутреннего мира, не подлежит ни малейшими сомнению». Это главный исходный постулат его концепции, базирующийся на утверждении, что никакими доводами нельзя опровергнуть факт создания своего я, факт, имеющий мировое значение. Рассматривая понятие личности, Чичерин выделяет ее атрибуты: «Источник этого высшего достоинства человека и всех вытекающих из него требований заключается в том, что он носит в себе сознание Абсолютного, то есть этот источник лежит именно в метафизической природе субъекта, которая возвышает его над всем физическим миром и делает его существом, имеющим цену само по себе и требующим к себе уважение».

«Лицо составляет краеугольный камень всего общественного здания», — подчеркивал мыслитель. Анализируя доводы современной ему эмпирической психологии, которая в духе позитивизма отрицала само понятие личности, сводя его лишь к ряду психических состояний, связанных законом последовательности, Чичерин пришел к выводу, что позитивизм, как и материализм, ведет к разрушению самой идеи права, ибо для него не существует субъекта — носителя безусловной ценности. Признавать за человеческой личностью безусловное достоинство — значит предполагать, что она есть нечто постоянное, нечто такое, что пребывает в потоке явлений. «Если бы личность была только временным, преходящим проявлением общей мировой сущности, — комментировал идеи Чичерина другой выдающийся юрист и философ, кн. Е. Н. Трубецкой, — ей могла бы принадлежать только временная, относительная ценность орудия: она была бы не: целью, а только средством, а значит — бесправна… Стать на материалистическую точку зрения — значит, признать, что в человеке нет ничего постоянного, пребывающего. С этой точки зрения «человек есть то, что он ест», т. е. агрегат беспрерывно разлагающегося вещества. Единственно последовательный вывод отсюда — тот, что в человеке нет ничего заслуживающего уважения. Когда материалисты говорят о человеческом достоинстве или о «правах человека», то это в их устах — не более как благородная непоследовательность. Только признание в человеке духовного начала может положить твердую, незыблемую границу между лицами и вещами».

Таким образом, сама идея человеческой свободы оправдывается безусловным достоинством человеческой личности и теряет характер самодовлеющей ценности, какой она имеет в либерализме. Свобода становится орудием безусловного, воплощающегося в человеке. Пока человек стоит на животной ступени развития, он может делать зло, не раздумывая, руководствуясь своими естественными влечениями. Но как только он осознает себя свободным отрешиться от чувственных влечений и определяться изнутри себя, на основании присущей ему идеи Абсолютного, так действие, противное этому внутреннему самоопределению, представляется ему нравственным злом. Поэтому хотя склонность ко злу и является прирожденным свойством человека, но все же он, по признанию Чичерина, может и должен свои поступки подчинять разумному закону, что и ведет к торжеству разума во внешнем мире.

Другой исходный пункт, а одновременно и тот стержень, вокруг которого вращается вся философско-правовая тематика, — это свобода человека. Само понятие свободы, по мнению Чичерина, человек получает из своего собственного внутреннего опыта, из осознания того, что различные всевозможные действия зависят от самого человека, а не диктуются ему ими самими. «Вся христианская религия, — отмечает он, — так же как и еврейская, основаны на понятии о внутренней свободе человека: грехопадение понимается как акт свободной воли. В самой практической жизни сознание своей свободы служит человеку главным побуждением к деятельности». Чичерин утверждает, что «все люди, во все времена, считали себя свободными, способными делать то, что хотят, следовать тому или другому внушению по собственному изволению. Таковыми же всегда признавали и признают их все законодательства в мире. Юридический закон обращается к человеку, как к свободному существу, которое может исполнять закон, но может и нарушать его. На признании свободы основаны понятия вины и ответственности; в силу этого, за нарушение закона полагается наказание. Точно так же и нравственный закон обращается к человеку в виде требования; а требование может быть предъявлено только свободному существу, которое может уклониться от закона, и в действительности, вследствие человеческого несовершенства, всегда более или менее от него уклоняется. На свободном исполнении закона основано все нравственное достоинство человека».

Воля человека, который действует во внешнем мире, должна оставаться свободной, т.е. быть независимой от внешних определений и определяться своими внутренними побуждениями, ориентируясь на присущие ей разумные начала. Высший идеал свободы для Чичерина заключается в таком положении, когда воля человека одновременно властвует и над своими действиями, и над своими определениями. Способность человека отвлекаться от любого частного определения заключается в том, что он носит в себе идею абсолютного. Свобода, которая стремиться к осуществлению абсолютного закона в человеческой деятельности, определяется Чичериным как свобода нравственная. Эта свобода исходит от сознания абсолютного. Произвол же, как проявление ограниченной свободы, исходит от относительного. Их сочетание является для исследователя непреложным фактом, так как отсутствие одной из них делает действие не свободным, а вынужденным. Он писал, что «нравственная свобода перестает быть свободою, как скоро у нее отнимается произвол, то есть возможность противоположного. Для ограниченного существа, заключающего в себе обе противоположности и свободно переходящего от одной к другой, свобода добра неизбежно сопряжена со свободою зла; одна без другой не существует. В Божестве, возвышенном над всякими частными определениями, мыслима только свобода добра; но это происходит от того, что к нему не приложим закон причинности, по которому последующее определяется предшествующим; все его решения вечны. Однако в этом вечном решении заключается и свобода зла, как необходимая принадлежность происходящих от него органических существ».

Поскольку каждая личность обладает свободой и стремится расширить ее границы, то необходимо, чтобы свобода одного не мешала свободе остальных, чтобы сильнейший не превратил других в орудия для осуществления враждебных им целей, чтобы каждая личность могла свободно развиваться и были установлены твердые правила для разрешения неизбежных при совместном существовании споров. Именно поэтому, подчеркивал Чичерин, право как взаимное ограничение свободы под общим законом составляет неотъемлемую принадлежность всех человеческих обществ.

Изложенные идеи, казалось бы, весьма близки взглядам на право И. Канта. И, тем не менее, Чичерин никогда не примыкал к кантианству, видя в нем тот же отвлеченный схематизм, что и в ортодоксальном либерализме в целом. Поэтому, с его точки зрения, это учение неприложимо к политическому союзу (государству), где личное право подчиняется общественному началу и ограничивается требованиями, последнего. Вслед за Гегелем Чичерин отвергает понятие естественного права как реального права, существующего вне и помимо государства. Право для него по своей сути позитивно. Это классическое консервативное правопонимание можно проиллюстрировать на примере чичеринской диалектики объективного и субъективного права. Последнее он определял как «законную свободу что-либо делать или требовать». Объективное же право есть сам закон, определяющий эту свободу. Задача права заключается в том, чтобы разграничить области внешней свободы, предоставленной каждому. И субъективное, и объективное право у Чичерина неразрывно связано, ибо свобода только тогда становится правом, когда она освящена позитивным законом; закон же признает и определяет свободу. Указывая на важную роль субъективного права (так как источник права заключен не в законе, а в метафизической свободе), Чичерин в то же время подчеркивал, что право есть начало формальное и принудительное, чем оно и отличается от нравственности. Юридический закон поддерживается принудительной властью — нравственный закон обращается только к совести. Именно этим двояким отношением, по мысли Чичерина, ограждается человеческая свобода в обоих ее видах, так как если бы юридический закон не был принудительным, то внешняя свобода человека оказалась бы лишенной всякой защиты.

Чичерин в своей философско-правовой концепции выступает защитником индивидуализма. Только признание свободы лица является для него основанием «всякого истинно человеческого знания». А потому он отвергает все возможные теории о преобладании общего над личным, считая, что постулат о превосходстве общего над частью пригоден только для машин, а не для людей. Сознанием и волей наделены только отдельные лица, а все общественные учреждения и институты имеют возможность существовать только благодаря тому, что они представлены именно лицами.

Справедливость, по мнению Чичерина, выражается, прежде всего, в равенстве. Справедливым считается то, что одинаково прилагается ко всем. Это начало, на его взгляд, вытекает из самой природы человеческой личности. Люди одарены разумом и свободой волей и, как таковые, равны между собой. «Признание этого коренного равенства составляет высшее требование правды, которая с этой точки зрения носит название правды уравнивающей». Уравнивающая правда состоит в признании за всеми равного человеческого достоинства и свободы, в равенстве прав как юридической возможности действовать. Здесь равенство является началом, в соответствии с которым общий закон одинаково распространяется на всех, устанавливает общие для всех нормы и одинаковые для всех способы приобретения прав. В этом состоит равенство перед законом.

Там же, где приходится делить общее достояние или общие тяготы, выступает новое определение правды — «правда распределяющая». «Правда уравнивающая» руководствуется началом равенства арифметического, а «правда распределяющая» — началом равенства пропорционального. Последняя, по разъяснению Чичерина, применяется, например, в частных товариществах, в которые люди вступают добровольно, но с неравными силами и средствами. Кто больше вложит капитала в общее предприятие, тот получит и большую часть дохода, соразмерно с вкладом. На этом же принципе основано распределение государственных налогов в соответствии с доходами плательщиков, а также распределение прав, почестей и обязанностей сообразно со способностями, заслугами и назначением лиц в государстве.

Два принципа справедливости относятся по преимуществу к двум разным областям государственной жизни — гражданской и политической. В первой должно господствовать равенство арифметическое, во второй — равенство пропорциональное. Этим обусловливалось и конкретное неравенство прав и обязанностей в публично-правовой сфере, где господствуют отношения власти-подчинения, определяющие отношения не между равными и независимыми субъектами, а между общественным целым и его структурными элементами.

Очень интересны рассуждения ученого о равенстве и неравенстве. Здесь он просто великолепен, срывая со «священного» слова «равенство» его «ауру». Общее положение Чичерина таково: «Свобода естественно и признано ведет к неравенству, а потому, признавая свободу, мы не можем не признать, вместе с тем, и этих вытекающих из нее последствий». Он утверждает, что фактически неравенство есть общее для всех человеческих обществ явление и что равенство представляет собой только лишь «метафизическое требование, во имя мыслимой сущности» и не более. По-моему, он абсолютно прав, когда замечает, что «уравнять материально можно только рабов, а не свободных людей». Отсюда и его тезис о том, что первым явлением свободы явилась собственность. Все это прекрасно объясняет ярко выраженную антисоциалистическую направленность его воззрений. Чичерин пишет: «Превращение человека в рабский скот, принадлежащий фантастическому существу, именуемому обществом, таково последнее слово социализма». В том, что касается собственности и права, то он придерживается такой позиции: «Собственность, как мы видим, есть явление свободы в отношении к физическому миру: договор есть явление свободы в отношении к другим лицам». Средоточием внешней свободы, по его мнению, является право частной собственности — «неизменное требование справедливости», «краеугольный камень всего гражданского порядка». В частной собственности «лицо находит и точку опоры, и орудие, и цель для своей деятельности». Посягать на частную собственность, заявляет он, значит подрывать свободу в самом ее корне. Это понимание собственности и права проходит практически через все работы Чичерина.

Примечательной чертой консерватизма Чичерина является его либеральный характер. Подлинный консерватизм органично связан с началом свободы. И этим политико-правовое учение Чичерина коренным образом отличается от взглядов «отрицательного» либерализма, видевшего в свободе раз и навсегда данный неизменный масштаб, применимый к любым обстоятельствам.

Но либерализм Чичерина носит и персоналистический характер, что, по мнению многих исследователей, выгодно отличает его и от философии права Гегеля, в системе которого была заметна тенденция к поглощению личности государством. Чичерин же всячески старается поднять роль и значение личности в обществе. Поэтому и основные определения права, формулируемые им, касаются в первую очередь личных (или частных) отношений. Общественные союзы, по замыслу Чичерина, должны воздвигаться над ними как высший порядок, который не уничтожает, а только восполняет частные отношения, зиждущиеся на свободе. «Таков непоколебимый к неизменный идеал, вытекающий из ясных требований разума и из глубочайших основ духовной природы человека».

Начало равенства всех перед законом являлось, по Чичерину, лишь формальным условием гражданской свободы. Содержанием же ее были те различные права, которые вытекали из нее как необходимые следствия. К ним, например, относились: право располагать своими действиями по своему усмотрению, не нарушая чужого права; право перемещаться куда угодно и селиться где угодно; право заниматься любой деятельностью: право «обязываться своими действиями в отношении к другому»; наконец, право собственности, которая есть «первое явление свободы в окружающем мире».

Однако, выступая последовательным защитником свободы, Чичерин резко полемизировал с теми либеральными теоретиками, которые трактовали права человека как его прирожденное и неотъемлемое достояние, неприкосновенное для самого закона, призванного якобы только ограждать их от нарушений.

Для него была неприемлема концепция, согласно которой единственной границей свободы является свобода других. С этой индивидуалистической точки зрения закон может запрещать только то, что вредит другим. Но такой порядок, справедливо отмечал Чичерин, не только не оправдывается ни историей, ни умозрением, но попросту немыслим в реальной жизни. То, что человек имеет права, являлось для Чичерина аксиомой, так как по природе своей он — существо свободное. Но определение этих прав и установление их границ не может зависеть от личного усмотрения каждого, как не может зависеть и от «неизменных» указаний естественного закона, а единственно только — от публичной власти, которая одна может предписывать правила, обязательные для всех. Власть должна руководствоваться при этом не только взаимным отношением свободы отдельных лиц, но и требованиями общественной пользы, которым всегда и везде подчиняется личная свобода. Поэтому границы прав никогда не составляют непреложного кодекса. Они по существу своему изменчивы и подвижны — в зависимости от состояния общества и требований государственного порядка. Даже на знаменитую «Декларацию прав человека и гражданина», по мнению Чичерина, нельзя смотреть как на святыню человеческой свободы. В действительности нет права, которое бы не подлежало значительным ограничениям и даже прекращению по требованиям общественной пользы.

Рассуждения Чичерина не всегда бесспорны, однако критически осмысленные и очищенные от предвзятости и политических симпатий самого автора, а также времени, в котором он жил и творил, они полны здравого смысла, содержат глубокое понимание специфики русского исторического процесса, много верных наблюдений и богатого материала для дальнейших раздумий. В этом отношении наследие ученого всегда будет привлекать внимание не только исследователей, но и читающей публики.

«Философия права» Б.Н. Чичерина послужила началом возрождения естественного права и была высоко оценена современниками. И.В. Михайловский назвал Чичерина «величайшим представителем идеалистической философии права». П.Н. Новгородцев отмечал, что Чичерин одним из первых выразил «современную точку зрения на естественное право как на понятие идеальное и притом развивающееся». Е.Н. Трубецкой видел в Чичерине одного из самых выдающихся в России «провозвестников идеи естественного права». Н.А. Бердяев, выдвигая теорию «естественных, неотъемлемых и абсолютных по своему источнику прав личности», признавал, что Чичерин был «блестящим защитником теории естественного права, и новейшие идеалистические течения в философии права должны почтить его как самого главного своего предшественника».

80 лет назад, в 1930 году, руководству СССР с большим трудом удалось вернуть с крайне затянувшегося лечения в Германии, а по сути из эмиграции действующего наркома иностранных дел СССР Георгия Чичерина. Обозреватель «Власти» Евгений Жирнов разбирался в обстоятельствах этой странной истории.

При содействии издательства Вагриус «Власть» представляет серию исторических материалов

«Я барахтался, пытался влиять»

Когда социализм в СССР, как считалось, победил полностью и окончательно, многие литературные произведения о советской жизни в 1920-х годах были объявлены злобной клеветой на советский строй и граждан Страны Советов. Однако все зарисовки Ильфа и Петрова вместе с рассказами Зощенко и фельетонами Булгакова меркнут перед тем, что происходило в те годы в реальности и зафиксировано в документах.

Содержание

«С тов. Караханом (на фото: Лев Карахан слева) я ежедневно обсуждал все новое по востоку, была вполне гармоничная совместная работа. Т. Литвинов никогда на это не шел»
«С тов. Караханом я ежедневно обсуждал все новое по востоку, была вполне гармоничная совместная работа. Т. Литвинов (Максим Литвинов на фото) никогда на это не шел»
«И я, и все члены коллегии, и все заведующие должны идти диктовать в машинное бюро, секретнейшие вещи выкрикивать малоизвестным машинисткам, покрывая шум криком»
«Тов. Рудзутак (второй слева) писал мне, что от моих писаний веет глупостью: такой человек, очевидно, даже номинально не может быть во главе НКИД. Тов. Калинин (справа) при всяком удобном случае выдвигал плохое соблюдение интересов СССР»
«Когда в Персии черводарам в месте отправления выдавался недовешенный или мокрый сахар, а в месте прибытия с них за это брали штраф, торгпред доносил: ”Вследствие интриг Англии черводары отказываются на нас работать»» (на фото — персидский караван на пути в СССР)
«Из наших, по известному шутливому выражению, ”внутренних врагов» первый — Коминтерн (на фото — члены Коминтерна, прибывшие в Россию на конгресс 1920 года). С 1929 г. положение стало совершенно невыносимым, это смерть внешней политики»
«Следующий ”внутренний враг», понятно, ГПУ. При т. Дзержинском (сидит второй справа) было лучше, но позднее руководители ГПУ были тем невыносимы, что были неискренни, лукавили, вечно пытались соврать, надуть нас, нарушить обещания, скрыть факты»
«Т. Литвинов (в пенсне) участвовал в комиссии по соглашениям с ГПУ, он знает, как у этой гидры вырастали все отрубленные головы — аресты иностранцев без согласования с нами вели к миллионам международных инцидентов, а иногда оказывалось, что иностранца незаконно расстреляли»
«Я должен был быть всегда готовым все делать сам. Бремя непосильное. Так у нас люди идут в расход. Я — израсходованный»

Больше информации по теме

«С тов. Караханом (на фото: Лев Карахан слева) я ежедневно обсуждал все новое по востоку, была вполне гармоничная совместная работа. Т. Литвинов никогда на это не шел»

Фото: РГАКФД/Росинформ

В Наркомате иностранных дел, например, еще с 1918 года разрасталась склока между двумя старыми партийцами — наркомом Георгием Чичериным и членом коллегии НКИД, а затем заместителем наркома Максимом Литвиновым. Потомственный дворянин и дипломат Чичерин в ходе этой аппаратной борьбы много раз жаловался, что бывший подпольщик, близкий к большевистским боевикам-экспроприаторам, Литвинов в борьбе с ним не брезгует никакими методами: распускает грязные слухи, дискредитирует в глазах членов ЦК и подчиненных по наркомату. Но на деле конфликтующие стороны пользовались если и не одинаковыми, то вполне схожими методами. Чичерин, например, чтобы уменьшить влияние Литвинова, всюду продвигал другого своего заместителя Льва Карахана.

«Теория т. Литвинова,— писал Чичерин в 1930 году,— была такова: каждый член коллегии ведет свою область, вносит по ней вопросы в коллегию и исполняет решения последней, рассылает членам коллегии для сведения отправленные им письма и телеграммы. С тов. Караханом, заведующим востоком, было совсем другое, я ежедневно вместе с ним обсуждал все новое по востоку, была вполне гармоничная совместная работа. Т. Литвинов никогда на это не шел; он всегда отвечал мне, что 3 раза в неделю я участвую в коллегии и могу высказать свое мнение, я пишу ему письма по отдельным вопросам, никакого больше контакта не надо. По западу я был ничто, рядовой член коллегии, а т. к. я барахтался, пытался влиять, была вечная напряженность. Обязательное участие т. Литвинова в Политбюро по делам запада упрочивало его роль; я проводил участие т. Карахана в Политбюро по делам востока для ослабления исключительной роли т. Литвинова».

«С тов. Караханом я ежедневно обсуждал все новое по востоку, была вполне гармоничная совместная работа. Т. Литвинов (Максим Литвинов на фото) никогда на это не шел»

Фото: РГАКФД/Росинформ

Как жаловался Чичерин, Литвинов не ограничивался громогласными выступлениями на Политбюро и исключительной ролью в отношениях с западными странами, и в подтверждение своей правоты нарком приводил в пример историю с полномочным представителем СССР в Японии Виктором Коппом: «Когда т. Копп был полпредом в Токио, т. Литвинов путем частной переписки с ним противодействовал нашей дальневосточной политике».

Чичерин считал, что его позиции были подорваны после того, как Карахана в 1921 году отправили сначала полпредом в Польшу, а затем в Китай: «Когда угнали т. Карахана, все увидели, что выгоднее держаться т. Литвинова; так и стали поступать». Однако скорой победе Литвинова помешала болезнь Ленина и фактическое отстранение вождя мирового пролетариата от дел, поскольку в ходе развернувшейся борьбы за власть Сталина, да и всех остальных ее участников вполне устраивало то, что во главе наркомата иностранных дел находится не жесткий и амбициозный Литвинов, а вялый и интеллигентный Чичерин. В начале 1920-х мало кто мог представить себе, что эта ситуация растянется на годы.

«Нескончаемая склока, доносы, демагогия»

Судя по всему, Чичерин, пусть и без особо охоты, мирился с создавшимся положением до тех пор, пока в дела его ведомства не начала вмешиваться суровая советская действительность. Причем не гражданская война и вызванные ею трудности, а новые веяния, связанные с индустриализацией и рационализацией жизни страны, а также объявленным Сталиным постоянным нарастанием классовой борьбы.

Прежде всего, как писал Чичерин в 1930 году, дело касалось сокращений аппарата НКИД:

«И я, и все члены коллегии, и все заведующие должны идти диктовать в машинное бюро, секретнейшие вещи выкрикивать малоизвестным машинисткам, покрывая шум криком»

Фото: РГАКФД/Росинформ

«Я писал т. Сталину, что прошу на моей могиле написать: «Здесь лежит Чичерин, жертва сокращений и чисток». Чистка означает удаление хороших работников и замену их никуда не годными. Сокращение возможно там, где наши собственные дела: открыть вместо двух школ одну школу, вместо двух больниц одну больницу — это наши собственные дела. Но международные дела зависят не от нас, не ждут, не могут быть скинуты со счетов. Ослабление аппарата означало лишь то, что я сам должен был делать работу вместо ослабленного аппарата, погибая от непосильной работы. Я предупреждал, что 20% сокращение будет моей гибелью, но ни с одним моим словом никто никогда не считался. С самого начала аппарат НКИД был самый малочисленный, ничтожный, ниже необходимого уровня; я брал людей с величайшим разбором, подходящих людей было очень мало. Вся серия сокращений навалилась на аппарат, уже слишком малый, резали, ни с чем не считаясь, но международные дела не ждут, я лично за все отдувался, и это было моей гибелью, ни один черт этого не выдержал бы. Когда в 1920 г. нам сунули упрделами нелепейшего Пав. Петр. Горбунова, у него сразу разбухли штаты хозяйственных и финансовых отделов, но политотделы оставались ничтожными; как только ушел т. Горбунов, мы весь этот нарост срезали, а политотделы все время как были, так и оставались слишком малыми. Поэтому все наши сокращения штатов и бюджетов были катастрофами для международного положения совреспублики и для меня лично».

Особенно возмущало Чичерина проведенное в рамках научной организации труда создание единого стенографического и машинописного бюро на весь НКИД:

«И я, и все члены коллегии, и все заведующие должны идти диктовать в машинное бюро, сначала подождать в хвосте и затем секретнейшие вещи выкрикивать стенторовыми (очень громкими.— «Власть») голосами малоизвестным машинисткам, покрывая шум криком. Я ультимативно боролся против этого максимального идиотизма».

Не менее суровых оценок наркома заслужила практика замены старых кадров, имевших непролетарское происхождение, новыми дипломатами, чьи анкеты не вызывали никаких нареканий:

«Втискивание к нам сырого элемента, в особенности лишенного внешних культурных атрибутов (копанье пальцем в носу, харканье и плеванье на пол, на дорогие ковры, отсутствие опрятности и т. д.), крайне затрудняет не только дозарезу необходимое политически и экономически развитие новых связей, но даже сохранение существующих, без которых политика невозможна».

«Тов. Рудзутак (второй слева) писал мне, что от моих писаний веет глупостью: такой человек, очевидно, даже номинально не может быть во главе НКИД. Тов. Калинин (справа) при всяком удобном случае выдвигал плохое соблюдение интересов СССР»

Фото: Росинформ, Коммерсантъ

Неприятностями закончилась и попытка подготовить дипломатов из пролетариев, окончивших МГУ:

«Когда много лет тому назад были специальные курсы и особый отдел в Университете, кончившие студенты потребовали немедленного смещения наших секретарей полпредств и заведующих отделами и назначения их на эти места. Я решительно выгнал этих студентов и прекратил эти курсы. С ними была бы одна нескончаемая склока, доносы, демагогия, расстройство аппарата. Я держался другой системы: уже работающие у нас товарищи, втянувшиеся в связанные с НКИД отношения и привыкшие к обстановке, умеющие обращаться с иностранцами, пусть дополнительно посещают те или другие теоретические курсы и курсы языков. Но теперь все пошло кувырком, создается опять для НКИД какой-то специальный вуз для быстрого испечения склочников и демагогов, которые будут вытуривать опытных, хороших, заслуженных работников».

О том, какими кадрами в результате пополнился НКИД, Чичерин писал на примере работы дежурных секретарей наркомата:

«Это центральное место НКИД. В экспедицию идет все, а затем к дежсеку идет то, что для наркома и членов коллегии (есть металлический ящик для каждого члена коллегии). Телеграммы прямо дежсеку. От него — исходящие телеграммы, бумаги самокатчикам. Готовая шифровка отсылается среди ночи, новая шифровка принимается среди ночи. Не знаю, как теперь, после безумных сокращений, но по существу необходимо, чтобы шифрчасть работала всю ночь: наши шифровки должны уйти немедленно, полученные должны быть расшифрованы немедленно. Все — через дежсека. Он должен знать языки, быть ловким и толковым. Были прекрасные дежсеки, но соответственно нынешнему курсу хорошие были удалены, посадили безграмотных, абсолютно непригодных. (По безграмотности дежсека секретнейшая бумага пошла в Главрыбу!!!)».

Но на этом список ужасавших наркома новшеств не кончался. В те же годы началась дискуссия о том, должны ли советские представители за границей подчиняться буржуазным правилам дипломатического этикета. Естественно, в ходе прений решили, что не должны.

«Так же срывает завязывание и сохранение нами связей и вообще наше международное положение,— писал Чичерин,— вся линия аппаратных циркуляров, линия преследования необходимых актов международной вежливости, как якобы эксцессов, линия громов и молний против фраков и смокингов и вообще против этикетных требований,— вся эта линия, делающая заграничную работу невозможной. В главнейших странах без соблюдения этикетных требований просто не пустят на официальные торжества, где наше государство должно занимать свое место, а о персональных связях и думать нечего».

Партийное вмешательство проявлялось и во многом другом:

«Когда в Персии черводарам в месте отправления выдавался недовешенный или мокрый сахар, а в месте прибытия с них за это брали штраф, торгпред доносил: ”Вследствие интриг Англии черводары отказываются на нас работать»» (на фото — персидский караван на пути в СССР)

Фото: РГАКФД/Росинформ

«Ужасная язва — общественная нагрузка. Весь аппарат НКома — коммунисты, заведующие — коммунисты, людей ужасно мало, иностранные дела не ждут, а тут вечно отнимают работников то для временных командировок, то для партийных мобилизаций, то в порядке прикреплений к заводам, назначений в разные комиссии, вообще всевозможной партийной и просто общественной работы, так что в тот момент, когда те или другие работники абсолютно необходимы, их нет, приходится все делать самому. Я должен был быть всегда готовым все делать сам. Бремя непосильное. Так у нас люди идут в расход. Я — израсходованный».

К концу 1920-х годов стало еще хуже:

«С 1929 г. были открыты шлюзы для всякой демагогии и всякого хулиганства. Теперь работать не нужно, нужно «бороться на практике против правого уклона», т. е. море склоки, подсиживаний, доносов. Это ужасное ухудшение госаппарата особенно чувствительно у нас, где дела не ждут. Можно отсрочить открытие больниц и школ и пока заниматься борьбой на практике против правого уклона, но нельзя отсрочить международные дела. Демагогия в наших «общественных организациях» стала совсем нетерпимой. Осуществилась диктатура языкочешущих над работающими. (Бюро ячейки явилось с резолюцией, в кот. турецкая политика НКИД расценивалась как правооппортунистический уклон!!!)».

А уж перевод всего госаппарата на непрерывную рабочую неделю, когда выходные предоставлялись по индивидуальному графику, Чичерин считал едва ли не диверсией:

«В данный момент прибавилась еще «перерывка», как в просторечии называют непрерывку. Действительно, работа прерывается. Якобы каждый имеющий выходной день должен быть заменен. Какая утопия, особенно в НКИД, где людей так мало, каждый исключительно знает свою область и не может быть другого человека, знающего ее, ибо все поглощены, перегружены, вздохнуть не могут. Вы должны будете отдуваться за всех, если только не махнете на все рукой и не предадитесь беспредельному наплевизму или беспредельному оптимизму. Наплевизм — «все равно лучше не будет»; оптимизм — «всегда все к лучшему»».

Сам нарком множество раз пытался предаться «беспредельному наплевизму» и уйти в отставку. Однако его выслушивали и не отпускали.

«Номинально стоящее во главе НКИД лицо»

Очередное заявление с просьбой освободить от должности по состоянию здоровья он написал Молотову в августе 1928 года:

«В данный момент я переехал в Кремлевскую больницу, после чего врачебный консилиум требует для меня заграничного лечения. Считаю неправильным затрату валюты на мое заграничное лечение, ибо она будет выброшена. В настоящее улучшение я не верю, ибо прошлый раз после 7-ми месяцев заграничного лечения я вернулся с большим упадком сил, чем до поездки, но даже если бы улучшение наступило, оно исчезнет через две недели после возвращения, как только я попаду в настоящие условия. Во-первых, при нынешнем внутреннем составе коллегии я не в состоянии больше работать, за 10 лет это положение обострилось выше всяких пределов, это форс мажор. Во-вторых, моя перегрузка после сокращения конца 1927 г. настолько возросла, что я уже, во всяком случае при своем возрасте и болезнях, фактически не могу ее вынести. Бросать валюту на мое заграничное лечение, таким образом, все равно ни к чему. Экономия в деньгах означает расход в людях. Я один из израсходованных».

«Из наших, по известному шутливому выражению, ”внутренних врагов» первый — Коминтерн (на фото — члены Коминтерна, прибывшие в Россию на конгресс 1920 года). С 1929 г. положение стало совершенно невыносимым, это смерть внешней политики»

Фото: РГАКФД/Росинформ

Чичерин предложил назначить наркомом иностранных дел одного из приближенных Сталина:

«Я должен вообще заметить, что положение будет нормальным и здоровым лишь тогда, когда во главе внешней политики будет лицо из внутреннего круга руководящих товарищей. Вы сами, Вячеслав Михайлович, весьма регулярно после почти каждого моего разговора на крупные темы с послами упрекали меня в слабости: наши представления в этом отношении, очевидно, далеко расходятся. Тов. Ворошилов говорил на заседании политбюро, что я больше защищаю интересы других правительств, и упрекал меня моим происхождением; это ясно доказывает невозможность продолжения моей работы. Тов. Рудзутак писал мне, что от моих писаний веет глупостью: такой человек, очевидно, даже номинально не может быть во главе НКИД. Тов. Томский почти на каждом заседании политбюро доказывал, что я не на высоте. Тов. Калинин при всяком удобном случае выдвигал плохое соблюдение интересов СССР. Тов. Бухарин называет меня антагонистом. Совершенно ненормально, когда руководящие товарищи — с одной стороны, а с другой стороны — номинально стоящее во главе НКИД лицо, имеющее с ними контакт только в течение 5-минутного доклада о сложнейшем вопросе, после чего выступает другой член коллегии, обладающий более громким голосом и более значительными контактами, и сразу пробуждает внимание членов, шептавших между собой или читавших свои бумаги, после чего голосование членов, перегруженных каждый своей работой, носит элемент случайности. Этому положению будет положен конец лишь тогда, когда Наркоминдел будет из внутреннего круга. Это более широкий аспект. Независимо от этого, как только я вернусь в нынешнюю обстановку внутри НКИД и в нынешнюю перегрузку, валюта окажется выброшенной без цели. Предлагаю поэтому немедленно выполнить мое неоднократно выраженное желание, в результате этого поставить меня в лечебном отношении в обычные условия, немного подлечить меня в санатории обычного типа и дать мне потом спокойно работать так, как я о том давно прошу».

«Следующий ”внутренний враг», понятно, ГПУ. При т. Дзержинском (сидит второй справа) было лучше, но позднее руководители ГПУ были тем невыносимы, что были неискренни, лукавили, вечно пытались соврать, надуть нас, нарушить обещания, скрыть факты»

Фото: РГАКФД/Росинформ

Но Политбюро приняло совершенно другое решение:

«а) Предоставить т. Чичерину, после 2-х недельного лечения в Москве, 3-х месячный отпуск для лечения заграницей и, согласно заключению врачей, запретить во время отпуска заниматься делами.

б) На время отпуска т. Чичерина обязанности наркома возложить на т. Литвинова».

Так и не получивший отставки нарком уехал в Берлин, но ни через четыре месяца, ни через полгода в Москву не вернулся. И возвращаться, казалось, не собирался. Полпред СССР в Германии Николай Крестинский в марте 1929 года писал Карахану:

«Ни один нормальный человек не поймет такого способа лечения. Если человек настолько болен, что нуждается в серьезном клиническом лечении под строгим врачебным надзором с соблюдением тягчайшего режима, тогда его определяют в клинику, держат там месяца 2-3, а затем посылают за город, в курорт, на море, в горы… Если же человек сидит полгода в большом городе в санатории для выздоравливающих, бегает по городу, по магазинам и пр., то никто не верит в серьезность его болезни, и отсюда начинаются слухи об его отставке, об его изгнании и пр. …Получается впечатление, что человек окончательно решил уйти от работы и хочет измором взять Москву, сделать, может быть, невозможным свое возвращение на работу».

А сам Чичерин несколько раз писал Сталину, указывая на ошибки в тех или иных внешнеполитических делах. Возможно, он ждал резкой ответной реакции, которая могла бы стать поводом для отставки и невозвращения. Но Сталин лишь отвечал, что все не так страшно, и ласково, но настоятельно спрашивал о том, не пора ли наркому вернуться в Москву.

«Т. Литвинов (в пенсне) участвовал в комиссии по соглашениям с ГПУ, он знает, как у этой гидры вырастали все отрубленные головы — аресты иностранцев без согласования с нами вели к миллионам международных инцидентов, а иногда оказывалось, что иностранца незаконно расстреляли»

Фото: РГАКФД/Росинформ

Необычная мягкость Сталина имела простое объяснение. После разгрома оппозиционеров на пленуме ЦК в апреле 1929 года началось массовое невозвращенчество высокопоставленных несогласных с генеральной линией. И пополнение их рядов действующим наркомом стало бы серьезным ударом по престижу партии и ее генерального секретаря. Но увещевания в письмах не давали нужного результата, и потому в сентябре 1929 года Политбюро решило отправить к Чичерину его лечащего врача из Лечсанупра Кремля Льва Левина.

Как чувствовал себя Чичерин на самом деле, так и осталось неизвестным, но Левин доложил в Москве, что нарком действительно болен и не выдержит транспортировки. И возможно, Чичерина еще на несколько месяцев оставили бы в покое, но 3 октября 1929 года в Париже из постпредства бежал советник Григорий Беседовский. После чего в Кремле забеспокоились о судьбе Чичерина еще сильнее.

И 14 ноября Политбюро приняло следующее решение:

«а) Поручить д-ру Левину написать т. Чичерину, что желателен его приезд в СССР в конце ноября.

б) В качестве сопровождающего командировать к т. Чичерину д-ра Левина.

в) Предложить т. Карахану в связи с болезнью т. Чичерина немедленно выехать в Берлин, отложив на некоторое время поездку в Турцию».

Очевидно, на этот раз методы убеждения оказались более действенными, и 3 декабря последовало новое решение высшей партийной инстанции СССР:

«Ввиду сообщения т. Чичерина и пользующих его врачей, что состояние здоровья позволяет ему выехать в Москву лишь после четырехнедельной подготовки к переезду, максимально ускорить приезд т. Чичерина в Москву. Принять необходимые меры по врачебной линии как к подготовке т. Чичерина к переезду, так и организации самого переезда. Поручить тт. Енукидзе и Карахану принять меры к устройству пребывания и лечения т. Чичерина в СССР».

В итоге 6 января 1930 года Чичерина привезли в Москву.

«Руководители ГПУ слепо верят всякому идиоту»

После возвращения Чичерин констатировал, что за полтора года его отсутствия все близкие ему люди, за редкими исключениями, уволены, а созданная система работы разрушена. Так что главным его занятием до отставки стало написание инструкции будущему наркому иностранных дел. В ней Чичерин хотел предупредить преемника обо всех ожидающих его опасностях. Но документ он так никому и не передал, поскольку в июле 1930 года наркомом назначили Литвинова.

Помимо рассказа о сокращениях, перетряске аппарата, склоках и прочих трудностях Чичерин писал и о том, что делало работу наркома совершенно невыносимой. О ведомственной борьбе, где дипломаты всегда оказывались в роли проигравших. Прежде всего речь шла о Коммунистическом интернационале, использовавшем для экспорта революции аппарат советских представительств за границей:

«Из наших, по известному, шутливому выражению, «внутренних врагов» первый — Коминтерн. До 1929 г. неприятностей с ним хоть и было бесконечно много, но в общем удавалось положение улаживать и преодолевать миллионы терзаний. Но с 1929 г. положение стало совершенно невыносимым, это смерть внешней политики… Особенно вредными и опасными были коминтерновские выступления наших руководящих товарищей и всякое обнаружение контактов между аппаратом и компартиями».

Второе место Чичерин отвел советской госбезопасности:

«Я должен был быть всегда готовым все делать сам. Бремя непосильное. Так у нас люди идут в расход. Я — израсходованный»

Фото: РГАКФД/Росинформ

«Следующий «внутренний враг», понятно,— ГПУ. При т. Дзержинском было лучше, но позднее руководители ГПУ были тем невыносимы, что были неискренни, лукавили, вечно пытались соврать, надуть нас, нарушить обещания, скрыть факты. Т. Литвинов участвовал в комиссии по соглашениям или борьбе с ГПУ, он знает, как у этой гидры вырастали все отрубленные головы — аресты иностранцев без согласования с нами вели к миллионам международных инцидентов, а иногда после многих лет оказывалось, что иностранца незаконно расстреляли (иностранцев нельзя казнить без суда), а нам ничего не было сообщено. ГПУ обращается с НКИД как с классовым врагом. При этом легкомыслие ГТУ превышает все лимиты… Ни одна полиция в мире не базировала бы дела на таких никчемных основах. Отсюда вечные скандалы. Ужасна система постоянных сплошных арестов всех частных знакомых инопосольств. Это обостряет все наши внешние отношения. Еще хуже вечные попытки принудить или подговорить прислугу, швейцара, шофера посольства и т. д. под угрозой ареста сделаться осведомителями ГПУ. Это именно испортило более всего наши отношения с англомиссией до разрыва. Руководители ГПУ повторно обещали, что этого не будет, но, по-видимому, низшие или средние агенты ГПУ не унимаются. Некоторые из самых блестящих и ценных из наших иностранных литературных сторонников были превращены в наших врагов попытками ГПУ заставить путем застращиваний их знакомых или родственников их жен осведомлять об них ГПУ. Руководители ГПУ обещали наказать виновных, но аналогичные факты все снова повторялись. О получаемых ГПУ документах писать нельзя. Внутренний надзор ГПУ в НКИД и полпредствах, шпионаж за мной, полпредами, сотрудниками поставлен самым нелепым и варварским образом. Руководители ГПУ слепо верят всякому идиоту или мерзавцу, которого они делают своим агентом… Некоторые циркулирующие обо мне клеветнические измышления имеют, несомненно, источником ложь агентов ГПУ. Об авантюрах заграничных агентов ГПУ писать нельзя».

При этом военную разведку Чичерин считал еще худшим злом для внешней политики, чем ОГПУ. А кроме того, добавлял в список организаций, создающих массу дипломатических проблем, Наркомвнешторг:

«Когда в Персии черводарам (погонщикам верблюдов) в месте отправления выдавался недовешенный или мокрый сахар, а в месте прибытия с них за это брали штраф, вообще всячески надували и обирали (это все установлено ревизионной комиссией), и они отказались на нас работать, торгпред т. Голдберг доносил: «Вследствие интриг Англии черводары отказываются на нас работать»».

Доставалось от Чичерина радио и прессе:

«Ужасное безобразие — наше радиовещание. Когда во время германских стачек наша мощная радиостанция по-немецки призывает стачечников к борьбе, или когда она призывает немецких солдат к неповиновению,— это нечто недопустимое. Никакие международные отношения при таких условиях невозможны… В «Веч. Москве» были нелепые сенсации, «Комс. Правда» печатала иногда дикий вздор… Теперь связь с прессой у НКИД совсем развинтилась».

Пусть и не столь прямолинейно, написал Чичерин и самое главное. О том, что, будучи наркомом иностранных дел, сам ничего не решал, а Политбюро могло прислушаться к мнению главного дипломата, а могло и не прислушаться. Не упомянул он лишь о том, что в таких условиях ведомство иностранных дел, по существу, не играет никакой роли. Причем в этом положении оказывался любой глава отечественной дипломатии, не входивший в ближний круг первого лица страны. И со сменой названия страны с СССР на Россию ничего не изменилось.